«Я всегда говорила правду». Большое интервью с Бибигуль Тулегеновой
Фото: brod.kz
В истории всего 7 казахских оперных певцов получали звание Народный артист СССР — Куляш Байсеитова, Ришат Абдуллин, Роза Багланова, Роза Джаманова, Ермек Серкебаев, Бибигуль Тулегенова и Алибек Днишев. Обладательница восхитительного лирико-колоратурного сопрано Бибигуль Тулегенова — единственная женщина среди ныне живущих казахстанцев, удостоенных звания Народный артист СССР. К тому же, в истории СССР она — одна из последних, получивших звание Героя Социалистического Труда (по официально опубликованным указам).
Корреспондент Zakon.kz побывал в гостях у легендарной казахстанской певицы, душевно поговорив с ней о творчестве, современной эстраде и жизненных преградах.
— Счастлив, что мы сегодня записываем с Вами интервью, вспоминаю слова песни: «Потому что нельзя быть красивой такой». Вы замечательно выглядите, но не только этим можете похвастать. Вы до сих пор поете, всегда вживую. Как Вам удается поддерживать голос, сохранять его?
— Я – профессиональная певица, которая всегда должна держать форму. Сейчас на большой сцене очень редко выступаю, и только на больших событиях. На тоях не пою, я не тойская певица, работаю только на большой профессиональной сцене, и то иногда. Но все равно нужно держать свой голос в форме.
Конечно, те произведения, которые я исполняла в молодости, сейчас уже не могу петь. Но, по крайней мере, то, что по моему нынешнему диапазону, моему голосу подходит, могу сейчас кое-что спеть.
Очень люблю народные песни, любая народная песня – казахская, татарская, русская, украинская, у меня большой репертуар, очень много мировых песен на языке оригинала. Чтобы мозги немножко работали, я стараюсь вспоминать слова. И когда вспоминаешь слова, само собой разумеется, голосовые связки работают, и чем чаще они работают, тем лучше звучит голос.
— Тем не менее, немногим профессиональным певцам с возрастом удается сохранить голос.
— Наверное, это дар божий. Одним Всевышний дает долголетие, мне 90-й год пошел, а есть люди, которые, не дожив 30, 40 лет, уходят. Моя дочь Майрамгуль в 54 года ушла из жизни. Ну что теперь делать? Жизнь продолжается, одним больше, другим – меньше. Мои коллеги – ни Ермек Серкебаев, ни Роза Джаманова, ни Роза Багланова, никто не остался, я фактически осталась одна, и мне одной приходится за всех отдуваться (смеется).
Пока что мне никто не сказал, мол, Бибигуль Ахметовна, подвиньтесь, уже хватит. Честно вам скажу, в 1956 году, когда я была солисткой филармонии, она располагалась на Пушкина, где сейчас кукольный театр, и мы очень часто давали концерты в городе, там были эстрадные, капелла, симфонический оркестр, хор.
На одном из концертов закрыли занавес, поставили постамент, постелили на него ковер, подушки, корпешки, красивые покрывала и на сцену под ручку вывели бабушку. Это была Дина Нурпеисова, я впервые в жизни ее увидела тогда своими глазами, а не на картинах или фотографиях. Мне было так интересно, я задавалась вопросами: «Зачем это надо? Столько ей лет, ее тащат на сцену». Она начала играть на домбре свои произведения, великолепно их исполнила, потом закрыли занавес, увели ее, и продолжился концерт.
Теперь, когда меня приглашают выступить, я тоже думаю, зачем я им нужна – почти 90-летняя старуха. А потом вспоминаю тот концерт Дины Нурпеисовой и говорю себе: «Я должна выходить на сцену, чтобы это было примером для молодых». Профессионал и в таком возрасте может быть профессионалом. Недавно меня также выводили на сцену два молодых человека, посадили в кресло, я спела свои произведения сама и дуэтом с Нуржамал Усенбаевой, потом погасили свет, и я пошла.
Сейчас молодежь увлекается такой музыкой, которую я, когда слушаю, всегда удивляюсь, что там можно слушать. В классическом произведении на слова Абая, Пушкина, Лермонтова, даже если это короткая песня на полторы минуты, нужно создать образ, характер, прожить песню самой и передать это все публике. То есть, не просто спеть свою партию, а знать предысторию, войти в образ.
Сложность камерной музыки заключается в том, что вас, зрителей, готовят для того, чтобы слушать оперу. Поэтому, я считаю, что профессиональный певец в любом возрасте должен быть профессионалом, и хотя бы выходить на сцену, чтобы быть примером, чтобы они не тащились все туда на легкие заработки. И чтобы кто-то по-настоящему и высокое искусство воспевал.
— Немало наших молодых певцов сегодня все чаще выступают под фонограмму. Как вы думаете, это мода такая пошла, влияние времени, или молодые артисты сегодня стали просто «халтурить»?
— Время меняется, но, я считаю, что петь под фонограмму – неправильно. Профессиональные певцы в любом случае должны петь своим живым голосом. Даже когда звучит минусовка, аккомпанемент, певец должен под это сопровождение петь сам, живьем.
Ну бывают такие, кто, может быть, не хочет, но я считаю, что на сцене петь под фонограмму, плюсовку нельзя. Я понимаю, на тоях, может быть, это допустимо, потому что там, где люди вилками, ложками, рюмками стучат, может быть, можно и не напрягаться. Но, тем не менее, певцы и там поют под микрофон, чтобы их слушали. Потому что на мероприятиях гости уже не слушают музыку, а танцуют под нее.
Есть еще такие, кто открывает рот под чужие голоса, под больших артистов. Я считаю, что это вообще позор. Поэтому, я считаю, что профессиональные певцы должны стараться петь живьем в любом случае. Это нонсенс, когда профессионал начинает мудрить под микрофон.
— Вы верите в то, что немассовой культуры больше нет? Обесценивается ли сегодня музыкальное искусство?
— Говорят, что сейчас засилье эстрады. Но на эстраде мы все выступаем, и я тоже выступала. Эстрада – это подиум, куда певцы выходят и работают. Исполнители, которые сейчас поют свои песенки… Сам сочинил, сам спел, сам ушел и все забыли, это сейчас так, к сожалению. Меня очень это беспокоит, что потом эти молодые певцы, так называемые, уйдут со своей музыкой, и вся музыка их уйдет вместе с ними.
Это не классика, не Чайковский, не Римский-Корсаков, не Рахманинов, не Тулебаев, не Жубанов, музыка многих современных казахстанских «певцов» вряд ли останется в веках. Этих певцов мало кто знает в мире, это региональные певцы, скажем так. Их регион – праздники, тои, свадьбы, юбилеи. Но не все так печально. В Казахстане сейчас есть певцы, кто идет на мировую арену. К счастью, у нас очень много таких профессионалов.
— И кого из современных казахстанских певцов вы могли бы выделить? Ну, помимо, Димаша Кудайбергена.
— Сундет Байгожин весь мир объездил, выступает на ведущих мировых сценах, Азамат Желтыргузов, другие мужские голоса по контракту работают за границей. Я считаю, что если человек идет на большую эстраду, ну может быть, это единицы…
У Димаша Кудайбергена настоящий голос. Он может быть и оперным певцом, камерным певцом, но ему нравится вот эта стезя, которую он выбрал – выходить на большую эстраду, на огромные арены и петь. Но у него действительно уникальный голос, можно сказать, в мире он сейчас пока что один из действующих певцов, других таких пока нет. С Витасом диапазон немного перекликается, но Димаш может во всех диапазонах петь настоящим живым голосом. Это считается феноменом, явлением природы.
Так и у меня, наверное, явление природы, мне Всевышний дал связки долговечные, и поэтому я, по мере возможности, пою произведения, которые могу исполнять.
— Вы пережили войну. Страна, отправлявшая все на фронт, была обескровлена. Скажите, чувство голода и ощущения того, что вам не во что одеться, вы пронесли через всю жизнь, или потом это стерлось и забылось?
— Я пережила не только войну, но и натерпелась, как дочь репрессированного. Моего отца расстреляли в 1937 году, когда мне было 7 лет. В тот день кончилось мое детство. С 7 лет я фактически постоянно дома помогала по хозяйству. В 1943 году была чернорабочей во время войны, спустя год-два устроилась на семипалатинский мясокомбинат, в разных цехах, я все это прошла, для меня это не новое. Возможно, если бы я сейчас пришла бы на мясокомбинат, было бы сложно, потому что сейчас там новая техника.
А если бы передо мной поставили бы станки, которые были тогда, я очень хорошо помню, как на них работать, как делать литографии, порезку жестяных банок. В жестяно-баночном цехе мы резали ножницами жесть, пропускали ее, скручивали, потом это все проверяли на барабанах, тащили дальше в порционный цех, чтобы не было трещин, не попадал воздух. Я это все знаю. Время идет, но если бы мне пришлось сейчас встать за станки, я по силе своей возможности что-то бы сделала, также, как сейчас по силе возможностей на сцену выхожу.
— Насколько важно артисту быть сытым и обеспеченным? Ведь раньше говорили, что музыкант должен быть голодным…
— Это зависит от психологии самого человека. В оперных театрах работают патриоты, самая высокая зарплата 90 тысяч тг. Остальные получают меньше. Поэтому каждый выбирает сам, одному нравится эстрада, другому настоящее искусство.
Я знаю девочку, которая сказала: «Ну что, что у меня есть голос? Я люблю эстраду, хочу быть эстрадной певицей, наряжаться, прыгать, бегать». Но это тоже недолговечно. Представляете, я бы сейчас выскочила на сцену в мини, начала бы прыгать и петь, это было бы смешно.
Я вам честно скажу, когда смотрю нынешние выступления Филиппа Киркорова, например, мне смешно. Думаю: «Ну сколько можно уже кривляться?». 70-летняя Алла Пугачева выходит на сцену в коротких вещах, несмотря на возраст. Даже когда женщина в 50 лет так выходит, уже стыдно. К сожалению, это их любовь, они привыкли к своему образу и этого не замечают.
Также как мы, оперные¸ камерные певцы уже привыкли появляться на сцене в вечерних туалетах, двигаться красиво, жесты делать, входить в образ.
— Такой случай, как встреча с Галиной Серебряковой в столь юном возрасте, позже всесоюзная известность. Это везение или закономерность? Если это везение, то пришлось за него возвращать должок судьбе?
— С одной стороны, это не то, чтобы везение… Но есть две женщины, которым я буду всю жизнь кланяться, всех, кто идет в церковь, прошу поставить свечки за упокой двух женщин – Серебрякова Галина Иосифовна и Надежда Николаевна Самышина. Благодаря им фактически я по сей день пою. Может быть, их работа помогла.
Галина Серебрякова училась у итальянского маэстро, у нее был прекрасный голос. Она закончила медицинскую школу. Ее мама – полячка, а папа – революционер, кем был по нации, точно не знаю. Серебрякова увлекалась писательской деятельностью, писала о Марксе, Энгельсе, благодаря ей я эти книги все прочитала.
У нас в семье все пели, семья была голосистая во главе с мамой. Она была у нас как подружка. Когда отца расстреляли, ей было 25 лет, на руках семеро детей. Представляете? Она очень многое пережила, перетерпела: и унижения, и оскорбления, мы были семьей врага народа. Особенно во время войны на нас косо смотрели.
Но меня это как-то миновало: я очень активно занималась художественной самодеятельностью, к раненным в госпиталь ходила, помогала им письма писать, штопали одежду, носки, ничего не было, нас учили заплатки делать. Мы – дети войны, со школьной скамьи помогали всем, потому что молодые уходили на фронт, даже женщины. Остались дети и пожилые люди.
Конечно, нам пришлось рано повзрослеть. Не было ни кукол, ни игрушек, когда я училась, в 5 классе работала, 6-й и 7-й класс я проходила в вечерней школе. Ну вы можете себе представить, что такое вечерняя школа. Это когда целый день на работе, потом приходишь, все сидят уставшие за партой, что-то проходили.
Когда я работала на Семипалатинском мясокомбинате, у нас был смотр художественной самодеятельности. А я как раз в это время приезжала в Алматы на прослушивание, на предмет поступления в музыкальное училище.
Война к тому моменту уже кончилась, директор нашего консервного завода пришел к директору театра Анатолию Шеферу с просьбой забрать меня. Он жаловался, что на заводе я стою на барабане, где проверяют наличие трещин, и параллельно танцую, пою в этом шумном цехе, хотя меня никто не слышит, я себе там сцену устраиваю. Поэтому меня отправили в Алматы через горком семипалатинский на прослушивание в училище.
В первый раз в жизни ехала на поезде, открыла рот, смотрела в окно, искала, куда уходят телеграфные столбы, стоящие вдоль дороги, когда едешь на поезде. Мне казалось, что они уходят вниз, пыталась понять, почему. Всю ночь смотрела в окно, высунув голову в окно, высматривая эти столбы. Я так и не увидела, куда же уходят столбы, но потеряла голос. Простудилась и охрипла.
Приехала на прослушивание, а петь не могу. Спрашивает меня приемная комиссия: «Что будете петь? Казахский вальс?». Я не могу. Еще что-нибудь? Тоже не могу. «А что же вы можете? – спросили они. – Скажите, пожалуйста, если бы ваш отец сюда зашел, что бы вы сделали?». У меня началась истерика, они не знали, что со мной сделать, они же не знали, почему я так отреагировала, что меня в первый класс папа за руки отвел и после этого его увезли, и больше мы его не видели.
Потом повели меня к профессору-лору, он подтвердил, что у меня простуда, выписал лечение. Узнал, что мне 18 лет, я маленькая и могу приехать поступать на следующий год. С этой справочкой вернулась в Семипалатинск, а здесь намечается смотр самодеятельности. Меня отправляют защищать честь мясокомбината. Я отнекиваюсь, показываю справку и говорю, что не могу петь, врач запретил.
Простуда постепенно проходила, 10 дней прошло, хрипота отступила, меня еще раз вызывают и говорят, что некому больше петь. Еще одна работница-певица Мельникова заболела, лежала с температурой. Я вынуждена была выступать.
Спела «Казахский вальс», «Караторгай», и ко мне подошла женщина в плаще, пыльнике, у нее были черные красивые волосы, стриженное каре, черные глаза и белоснежная кожа, туфельки на ней лаковые. Очень красивая женщина. Она подошла. И улыбаясь, спросила, как меня зовут. Я ответила, что меня зовут Галя. Поясню: я росла в русской среде, тогда у нас всех на русский лад звали. Так вот, женщина ответила тогда, что ее «тоже зовут Галей». Это была Галина Серебрякова.
Я подумала, что она шутит со мной. Она продолжает. «Девочка, я сейчас тебя послушала, у тебя очень красивый голос, похожий на итальянскую певицу Амелиту Галли-Курчи, ее тембр, техника колоратурного сопрано. Вам надо учиться, надо в консерваторию», — сказала она.
Для меня тогда Галле-Курчи была неизвестна, я кроме Куляш Байсеитовой никого не знала, и еще я ей заявила, что мне не надо в консерваторию, потому что я и так работаю на консервном заводе. Она объяснила, что консервы и консерватория – это совершенно разные вещи. Она пообещала, что позанимается со мной вокалом в течение года и даст письмо Неждановой в Москву.
Я загорелась этой идеей. Тем более, что в Алматы уже побывала, посмотрела. Попала на 9 мая, был салют, который меня сильно напугал. Я залезла под стол, не видела, хорошо, одна женщина-врач из Караганды успокоила меня, я увидела эту красоту на небе. Поэтому теперь решила, что надо в Москву ехать, тем более, что появляется возможность. Нежданову тоже не знала, единственное, когда по радио включали романсы, арии или оперы, я пела вместе с ними.
Галина Иосифовна мне дала 3 произведения: Арию Мадам Баттерфляй на итальянском языке, Арию Джильды из оперы «Риголетто», «Весенние голоса» Штрауса. Кстати, «Риголетто» меня потом преследовало всю жизнь: и в театре это был мой дебютный спектакль, и потом я его пела часто. Больше всех мне понравились «Весенние голоса». Я учила все очень быстро, за 3 месяца все выучила, приехала уже на республиканский смотр художественный смотр самодеятельности в Алматы.
Все с дутаром, домброй, баяном выступали, а я вышла с классикой. Представьте: маленькая, черненькая, худенькая, вылезла на сцену оперного театра имени Абая. Это было мое первое выступление здесь. У всех челюсть отвалилась, все удивлялись, откуда я взялась. Ко мне подошел один из педагогов, сидящих весной в приемной комиссии училища, удивился, откуда у меня голос, я напомнила, что простудилась тогда.
В меня вцепились, сказали, что надо учиться в консерватории в Алматы. А у меня 7-летнее образование. Я упираюсь, потому что в Москву вроде как готовлюсь на следующий год. Меня в ЦК (Центральный комитет Компартии – Авт.) водили, сказали, что голос – это государственное достояние, я должна учиться, и мне дали справку о том, что меня зачислили на подготовительный курс Алматинской консерватории.
Возвращаясь к вашему вопросу. Я же пела «Весенние голоса» Штрауса, у всех волосы дыбом встали, удивились, откуда я взялась. И тогда на радио работал Максут Майчикин, прекрасный музыкальный редактор, он мне дал номер телефона и сказал: «Доченька, если ты захочешь петь на радио, позвони мне, я тебя всегда приглашу». Вот видите, никого у меня в Алматы тогда не было, и в то же время случайные люди…
Я вернулась домой, всем подарков накупила, бегу к Галине Иосифовне, чтобы рассказать. Еще был август, а в ее деревянном одноэтажном домике закрыты ставни, никто на стуки не реагирует. Оттолкнула калитку, она открылась, но никого в доме не было. Соседка сказала, что их погрузили в грузовик, и увезли в неизвестном направлении. Она, кстати, тоже была из семьи репрессированного, приехала после Колымы в Семипалатинск, там была ее семья – мама, одна из дочерей.
Почему Серебрякова так ко мне прониклась, не знаю. Может быть, ей сказали, что я тоже из семьи репрессированных, как-то может она прониклась ко мне сочувствием.
Я расстроилась, поняла, что в Москву теперь не поеду. Мама на тот момент уже болела бруцеллезом, стала инвалидом второй группы. Дома я одна работала: сестра училась в мясопромтехникуме, поэтому я дома была как экспедитор, и на базаре печенками торговала (смеется), и в магазин, и по хозяйству. Две сестренки к тому моменту уже умерли, нас осталось четверо. Несмотря на это, почему-то я решила, что поеду учиться.
Когда я сказала, что уезжаю учиться в Алматы, мама была против. А потом сестра мне сказала: «Как-нибудь проживем, учись!». У мамы четыре сестры было, ни у кого из них детей не было, только у моей мамы. И тетки действительно помогали, спасибо большое им всем.
Мама сказала, что еду в Алматы не учиться, а выйти замуж, нарожать детей и сидеть. С одной стороны, она как в воду смотрела. У меня уже был кавалер, он в Алматы приехал в октябре, когда я начала учиться. Жила в общежитии, он приехал забрать меня. А я уже включилась, заразилась, мне учиться хочется. Училась хорошо, по музыке было отлично, педагог по русскому и литературе меня хвалила тоже, я была отличницей. Даже на подготовительном курсе получала повышенную стипендию.
Я вышла замуж, быстренько родила дочку, я к тому моменту родила дочку. До последнего момента пела, на каникулах родила, и после каникул снова начала работать, видимо, получилось перенапряжение связок. А я ничего не знаю, пою и пою.
В конце концов меня вызывает ректор Ахмет Куанович Жубанов. Видимо, мой новый педагог что-то сказал. Ахмет Куанович говорит мне: «Ну что, дорогая, вышла замуж, родила ребенка, теперь сиди дома с ним. За мужем ухаживай, певицы из тебя не выйдет». Я всегда молчала, ни с кем не разговаривала обычно, а тут подняла голову и сказала: «А я вам докажу, что советская женщина имеет право и детей рожать, и получать образование» (смеется). Он мне ответил: «Ишь как пичужка заговорила, а то все молчала. Образование певицы требует много жертв!».
Буквально в это же время началась вторая волна репрессий. Моего педагога как шарлатана выгнали из консерватории, Ахмета Жубанова разжаловали, отобрали «академика» у него. И я осталась ни тут, ни там.
В конце концов, пришла к нам Надежда Николаевна Самышина, царство ей небесное. Наш класс передали ей. Нас было 7 человек, я немного попела ей на первом уроке, а дальше не могу. Она меня слышала на республиканском конкурсе самодеятельности, где я прекрасно пела. Спросила меня, в чем дело. Выяснила, что мне 20 лет, я замужем и есть дочка полгода от роду и я все время пою. Она меня посадила на строгую «вокальную диету», я пела маленькие произведения, чтобы не напрягать голос, зачеты у меня принимали отдельно, в маленьком классе. Она меня спасла.
Тогда я позвонила Майчикину с радио, мы стали с пианисткой исполнять народные песни и маленькие романсы. Надежда Николаевна мне давала программу, и я с ней учила. Со своим концертмейстером и я потихоньку стала раскрываться. В 1952 году я опять забеременела. Самышина меня сразу отправила в академический отпуск, запретила петь. Родила в июле, на зимнюю сессию она меня раскрыла.
Четвертый курс я постепенно пошла вверх в плане профессии, а на пятом курсе настолько выросла, что меня отправили в Ленинград (Ныне – Санкт-Петербург – Авт.) с лучшими студентами на конференцию. Оттуда началось все, до такого возраста дошла и пою до сих пор благодаря этим двум женщинам.
— Как часто во взрослом возрасте приходилось ощущать давление из-за трагического случая с отцом в 1937-м?
— Папу реабилитировали в 1958 году. И только в 1967 году мне разрешили выехать. Первой капиталистической страной, куда я поехала в жизни, стал Египет. До этого я была во Вьетнаме, Китае, Польше, ГДР – все страны соцлагеря. Но в капиталистические страны меня не пускали. Я даже не знала, почему и зачем. Потом, когда в филармонии работала, стала ездить со своими концертами по Союзу, популярность получила, Госконцерт тогда организовывал бригады и посылал.
И в тот момент мой директор мне рассказал, что меня много раз приглашали в Голландию, Швейцарию, и ему власти всегда говорили: «Скажите им, что она болеет или в командировке». Меня не пускали. Но все равно я объехала весь мир, только в Швейцарии не была, после того раза не звали больше. А тогда, когда меня не пустили, Роза Багланова поехала вместо меня. И я подумала, что она, наверное, кого-то подговорила, поэтому ее взяли. Оказалось, просто взяли наверху и меня вычеркнули.
Прежде чем выехать, надо было в Москве в ЦК КПСС заполнить 46 страниц. И я всегда писала там правду, говорила правду, а другие замалчивали о том, что у них в семье были репрессированные. Поэтому все ехали, а я оставалась. За правду пришлось расплачиваться. Думаю, что мой папа на небесах все видит и доволен мной. Он всегда говорил маме про меня: «Вот увидишь, эта моя дочка будет знаменитой артисткой». Я в детском садике еще ходила, в 5 лет была запевалой в группе, до сего времени помню это.
— Перед гастролями за границей с вами проводили беседы, как вести себя с иностранцами? Или народных артистов СССР эти инструктажи обходили стороной?
— Мало того, что проверки, с нами еще специально «искусствовед» ездил. Мы так называли чиновника из КГБ, который нас везде сопровождал. Мы уже знали налицо наших искусствоведов. Из нашей среды тоже были. Певец Вася Яковенко был у нас из таких людей, который был близок к органам. Инструктаж проводили, за границей мы боялись подойти к кому-либо. Целая история была.
Когда мы приехали во Францию, три месяца выступали там с гастролями (было 50-летие республик СССР, из каждой из них были представители, было по два концерта в день), и я в том числе. А во Франции жили казахи, они меня пригласили в гости. Я им сказала, что у нас много работы – не могу же я заявить, что нам не разрешают. Они готовы нас привезти-увезти, но я решила сначала посоветоваться с делегацией. Потом спросила у куратора, можно ли выйти, предложила искусствоведа нам выделить. Но она нас отпустила на встречу.
Были я, домбрист Каршыга Ахмедьяров и другие музыканты, встретились с казахами. Один из них в начале ХХ века бежал от советской власти через Китай. Пакистан, Индию, Иран в Турцию. И потом через Турцию уже переехали во Францию. Я узнала, что первые вот эти дубленки делали казахи, вручную вырабатывали, как шелк. Они начали из Франции выходить, это, оказывается, иммигранты-казахи делали.
Наши земляки жили там как в казарме, были деревянные двухэтажные кровати, зарабатывали деньги и отправляли домой. Несмотря на условия, встретили нас у себя гостеприимно.
Когда были в Швеции, тоже встречали казахов. Оказывается. Они работали на заводе, где делают лампы. И они прекрасно жили, у всех машины. Куда бы мы ни ездили, за нами ездили наши соотечественники. Пока Советский союз не распался, они боялись возвращаться. Встретили даже пленного скрипача из Казахстана. Во время войны попал в плен, потом его отправили в Швейцарию. Потом как скрипач он весь мир объехал, и во Франции он пришел на концерт, я не разговаривала с ним.
— По-вашему, насколько сейчас современным артистам легче пробиться?
— Сейчас все свободно, можно учиться, где угодно, работать по контрактам. Я, когда попросила стажировку в Италии, Фурцева (министр культуры СССР в 1960-1974 годах при Хрущеве и раннем Брежневе – Авт.) сказала: «Да зачем ей нужна эта Италия, она и так хорошо поет». Все. Ермек Серкебаев только один раз был в Румынии на гастролях.
— Многие говорят, что конкурсы помогают артистам стать известными и ярко показать свой талант. 14-24 сентября в Алматы в 10-й раз пройдет Международный конкурс вокалистов Бибигуль Тулегеновой. Основным организатором конкурса является Министерство культуры и спорта РК. Большую поддержку в организации Х Международного конкурса вокалистов оказывает акимат Алматы. Расскажите, как зародилась его идея? Насколько узнаваемым стал сейчас конкурс имени Бибигуль Тулегеновой в мире?
— Идея конкурса принадлежала моей ныне покойной дочери Марьямгуль. Она мне все время напоминала о моем пенсионном возрасте, и чтобы избежать разговоров о том, что я кому-то мешаю (я сама по себе работала, никого не трогала, но были такие певицы, кому я мешала), нужно сделать мой конкурс. Я не хотела, но дочка настояла, начала изучать опыт других международных конкурсов, которые проходят в мире. В итоге она добилась своего.
Нурлан Онербаев пригласил меня на свой концерт в столицу в Конгресс-холле. А в это время Лужков (в то время – мэр Москвы – Прим авт.) в Москве проводил фестиваль «Русский романс» и мы с ней пели русский роман «Не пробуждай воспоминания».
Там все звезды Советского союза были, мы с ней пели и после этого мы с ней заехали в Астану к Нурлану Онербаеву. Выступили, собираемся переодеваться, но он говорит: «Нет-нет-нет, давайте быстро-быстро, там Нурсултан Абишевич пришел, чай организовали». Мы сидим с Нурсултаном Абишевичем напротив друг друга, он спросил, как у меня дела. И дочка сказала ему, что «мы сейчас хотим организовать конкурс Бибигуль Тулегеновой. Он будет частным, сейчас ищем спонсоров».
Он сказал, что конкурс должен быть государственным, потому что Бибигуль Тулегенова у нас одна. И как только он так сказал, был дан старт. Первые годы бюджет был ограниченный, у нас были участники из Кыргызстана, Монголии и Южной Кореи, остальные – наши.
Сейчас наша география обширная. На 10-й юбилейный конкурс приехало 56 певцов из Беларуси, Украины, Молдавии, Болгарии, Италии! Таджикистан впервые будет, по традиции, участвуют певцы из Узбекистана, Азербайджана, Монголии, Китая, России. Это не пафосные слова, но это не я, а наше государство, моя Родина проводит это конкурс казахского государства.
Я с большой гордостью и радостью вижу, что все участники прошлых лет работают по контрактам в Италии, Венгрии, Австрии, сообщают мне о своих достижениях, присылают видео. Это моя гордость.
Дочь успела провести два первых конкурса, третий мы уже провели без нее. Она была сердечницей, делали ей операцию, но она скончалась. В память о ней на конкурсе есть приз «Надежда» самому молодому подающему надежды певцу от 19 до 29 лет.
— Действительно ли конкурс может дать дорогу на большую сцену талантливым вокалистам, о которых, может быть, сейчас мало кто знает?
— Выступления молодых певцов оперного жанра оценивает Международное жюри и каждый участник получает творческий анализ своего выступления, а также рекомендации профессионалов. Этот праздник искусства действительно позволит открыть новые имена певцов, которые покорят выдающиеся мировые сцены.
Конкурсы очень часто помогают выявить молодых талантливых исполнителей. Что говорить, я и сама, можно так сказать, заявила о себе благодаря тому смотру художественной самодеятельности. Сейчас же, на наш конкурс, из года в год приезжают лучшие, я уверена, что он поднимет престиж казахского классического искусства, будет способствовать духовному развитию нашей молодежи.
Исполнение лучших образцов казахской музыки будет служить взаимопроникновению культур, раскрытию истинной красоты души казахского народа и популяризации произведений композиторов Казахстана, согласуется с реализацией программы «Рухани Жаңғыру» и делает неоценимый вклад в развитие казахстанской и мировой культуры.
— Спасибо вам за интервью! От себя и всей редакции желаю вам долгих лет жизни, здоровья и успешного проведения конкурса!
