Сейчас многие задаются вопросом: пошли ли на спад протестные настроения в Казахстане. Ориентируются на события 6 июля — ведь главный политический оппонент казахстанской власти, проживающий за границей, назначил эту дату окончательной и бесповоротной, однако на намеченные места собраний вышли считанные единицы протестующих.
На мой взгляд, важно разделять сторонников Мухтара Аблязова и собственно протестное движение. Просто так совпало, что его многомесячная работа со своими немногочисленными сторонниками через интернет и фэйлы в рамках выборов, которые вывели некоторую часть людей на улицы, соединились в одной точке и получили видимую синергию. Однако невменяемый и далекий от реальности человек во французском изгнании принял все на свой счет, вдруг решив, что все, кто выражал недовольство, — были его паствой.
Но разделять чьи-то взгляды и идти за ним, как за лидером, несколько разные вещи. Следует отметить, что казахстанский протест неоднороден — и по интеллектуальному составу, и по идеям, и по целям. По сути, это большая мешанина. В нем представлены как те, кто «проснулся» и неожиданно захотел жить как в либеральной Европе, при этом не неся соответствующих расходов, так и те, кто хочет военного свержения власти, люстрации и, в конечном итоге, передела собственности.
«Аблязовцы» лишь часть в длинной очереди социальных групп, требующих перемен. Просто самая шумная ее часть. Их лидер умело использует «прокисшую» информацию, которая у него еще имеется, но уже утратила актуальность ввиду его долгого отсутствия на Родине и новостные поводы.
Аблязов сегодня — это просто «популярный блогер», однако сам он этого не осознает. При этом важно понимать, что рано или поздно люди все равно начали бы выходить на протесты из-за ухудшающейся экономической ситуации. И тут пришло понимание, что можно кормить население демократией вместо мяса, возможностями высказываться — вместо социальных гарантий.
В Казахстане много лет действовал негласный общественный договор, суть которого состояла во взаимовыгодном обмене: власть предлагала обществу условную сытость, в ответ общество гарантировало власти политическую аморфность. Однако после череды кризисов сытости не стало, а молчания и аморфности, тем не менее, требовали.
Долго так продолжаться не могло: и вот шаг за шагом бдение со стороны власти ослабевает, давая возможность протесту выливаться в публичное пространство. Но дело в том, что протестом сыт не будешь: им мало чего добьешься — сытости уж точно нет.
Очевидно, что у казахстанского протеста нет единой повестки, потому что он, как уже говорилось выше, не однороден. Частью своей он рафинирован, ибо основным генератором протеста является креативный класс. Он хочет свободы, европейских ценностей, своей доли пирога, доступа к благам и прочему. Но главный его мотив к протесту — эстетство.
Революцию не делают креаклы, ее делаю маргиналы, которые заражаются протестным настроением, рождают лидера, не отягощенного моральными ценностями, и сносят на своем пути всех, включая этот самый креативный класс. Ведь у маргиналов нет трех квартир на Тулебаева, но очень хочется. Фактически за участие в смене политического режима, они надеются получить право на экспроприацию имущества и у тех, кто находится во власти, и у тех, кто этой властью недоволен по эстетическим соображениям.
Пока же явного лидера среди маргиналов не появилось — все: и власть, и креаклы, могут спать спокойно. Аблязов при всем своем красноречии не способен повести людей за собой. Что касается власти, то она заняла не самую удобную позицию. Окружив себя идеологами, она до сих пор не предложила новый цемент общественного согласия, который позволил бы пережить стремительно нарастающий экономический кризис.
Отмечу, что нынешний кризис пока имеет только внутренние триггеры. А ведь грядет большой мировой кризис, случающийся каждые двенадцать лет. Последний, ипотечный, начавшийся в 2007 году, фактически пригвоздил страну и оправиться от него так и не удалось.
При этом, учитывая затяжной кризис, возможности раздавать деньги у власти иссякают, однако ничего лучше, чем разбрасывание денег над толпой, она пока не придумала. Казахстан часто судят по двум городам – Нур-Султан (Астана) и Алматы. Здесь протест — часть модного движения. Транзит власти был воспринят, как ослабление системы, шанс выбить себе куда более лучшее место под солнцем. И недовольный голос стали подавать даже «преданные псы».
Так, на всякий случай: если вдруг произойдет кардинальный разворот, а тут — и бэкграунд есть: вот посты против власти, да, раньше заблуждался, но вовремя прозрел. При этом реальный протест зреет не в двух столицах, а в регионах. Демократия куется не в гламурных кофейнях, а в забоях и цехах, где зарплаты не увеличивались по-настоящему с 2007 года, сравнявшись в долларовом исчислении с доходами девяностых.
Там люди готовы биться за будущее, но так они далеки от центров принятия решений, от алматинских кофеен, и так мало влияют на общенациональную повестку, что общественные настроения формируются без учета их интересов. Но ни власть, ни «кофейная оппозиция» не рискнет объяснить, что их доходы сопоставимы с их компетенциями и экономической эффективностью, и что любые перемены только усугубят их положение, потому что демократия подразумевает эффективную, а отнюдь не социальную экономику.
