Проблематика законности, актуальная для всякого государства как консолидированного общественно-политического устроения и порядка совместной жизни, получила, казалось бы, всестороннее освещение и осмысление в науке права. Не случайно новейшие исследования этого вопроса учеными-юристами в России и Казахстане так или иначе соотносятся с теми основными подходами к понятию законности, которые были заявлены в советский период теории государства и права. Д.ю.н., проф., зав. кафедрой теории права Тверского государственного университета В. Крусс - о проблемах концептуального порядка.
В современной литературе даже по-прежнему признается приверженность юридической науки социалистическому пониманию законности /1/. В этом, казалось бы, нет ничего ущербного или регрессного для постсоветской юриспруденции. Во-первых, наиболее полным образом столь сложное и многообразное явление как законность действительно может быть понята и охарактеризована в трех аспектах: 1) как универсальный синтетический принцип организации и функционирования публичной власти и жизни народонаселения в государстве; 2) как политико-правовой режим (метод обеспечения) строгого и неуклонного соблюдения законодательных установлений (в узком /2/ или широком /3/ смысле всеми субъектами права и неотвратимой ответственности за их нарушение; 3) как необходимая предпосылка и институционально-функциональное измерение и составляющая (состояние) реального правопорядка в стране. Во-вторых, с учетом конституционного характера современной государственности, так или иначе, всегда подразумевается или прямо артикулируется мысль о необходимом правовом качестве обеспечивающих законность законов /4/.
Последнее обстоятельство, при всей безусловной важности приведенного уточнения, порождает, однако, массу проблем уже концептуального порядка. Поскольку, говоря о правом качестве законов, а следовательно, - о необходимости именно правовых законов как предпосылке достоверной законности, мы фактически заявляем онтологическую самость права и должны определиться с природой этого явления. Для ученого, тем более для преподавателя права уклониться от решения этой проблемы (к чему призывает прямо или по умолчанию юридический позитивизм), значит, переложить ее на плечи пытливого и ответственного ученика и освободить нерадивого и ленивого от благотворных сомнений в отношении профессиональной состоятельности. Неуместными в этой связи становятся и любые половинчатые решения. Так. В.В. Оксамытный вполне взвешенно, казалось бы, характеризует законность как режим требуемого исполнения и соблюдения норм права всеми его субъектами. И тут же, раскрывая содержание режима законности через ряд принципов, он говорит о верховенстве закона над всеми иными действующими в государстве правовыми актами и о его (закона) высшей юридической силе. При этом не только не упоминается о Конституции РФ, но и нормы права очевидно отождествляются с положениями законов в которых они только находят закрепление /5/.
В вопросе о сути конституционной законности адекватное понимание права в
его соотношении с национальной конституцией не может сойтись даже с
постсоветским (номинально демократическим, «обновленческим») позитивизмом.
Ставя законность в зависимость от идеалов социальной справедливости и
общечеловеческих ценностей, нельзя сводить ее в итоге к требованию «строгого и
неукоснительного исполнения всеми субъектами общественных отношений
действующего законодательства» /6/. Законодательство как система правовых
форм (источников права) должно быть готово в любой момент «предъявить»
науке права юридические доказательства своей аутентичности, а у науки,
призванной обосновать различение права и закона, в свою очередь, должен быть
некий «эталон» для необходимых сравнений, оценок и выводов.
Умозрительно-спекулятивное постулирование такого «эталона» лежит в основе
исторического многообразия и неизбывной взаимной оппозиции юридических доктрин.
В постсоветской юриспруденции вероятно наиболее принципиальным образом
необходимость доктринального переосмысления законности была заявлена с позиций
либертарной теории В.С. Нерсесянцем. Настаивая на переходе к понятиям правового
порядка и правовой законности /7/, утверждая необходимость
гносеологического прорыва в области смысла права и «юридического
правопонимания», В.С. Нерсесянц, тем не менее, не только вполне разделял
позитивистскую убежденность в формальной нормативности права, но и
открыто соизмерял стратегию своих философских изысканий с целью дальнейшего
развития социалистической теории права, а значит, и с допустимыми
параметрами - аутентичной данной теории - материалистической методологии
права как «надстроечного явления». Тогда же им было заявлено, что
«марксистская, историко-материалистическая трактовка проблемы соотношения права
и закона своим острием направлена как против идеалистических и метафизических
представлений о естественном праве, так и против разного рода
юридико-иллюзорных воззрений о праве и законодательстве субъективистского и
волюнтаристского толка» /8/. Однако то, каким образом на основе
историко-материалистического подхода может быть выведено представление о праве
как нормативной форме выражения свободы посредством принципа формального
равенства /9/
В.С. Нерсесянц и его приверженцы никогда в действительности не разъясняли. Зато
в «жертву» исключительности своего «суперпринципа» они с легкостью принесли
Конституцию РФ, трактуя ее как сугубо источник (наравне с законами) сугубо
позитивного права, и даже современные неотчуждаемые права и свободы человека
как по существу баснословное естественное право.
Предельная доктринальная ангажированность не дала В.С. Нерсесянцу прийти к конституционному правопониманию, буквально не позволив «выговорить» соответствующий термин. Притом что он, в силу научной честности и прозорливости, «вынужден» был говорить о «логике характерного для Конституции правопонимания», о «конституционной концепции права и правовой законности», о достоверно правовом характере контрольной функции Конституционного Суда РФ /10/. Нигде более, пожалуй, не редуцирован настолько «предполагаемый» ответ на ключевой для концепции конституционной законности вопрос о том, как следует определять соответствие (или несоответствие) законов (всего действующего позитивного права) правам и свободам человека, как в либертарно-юридической теории. Конституционно-правовым ценностям и принципам, отличным от принципа формального равенства и свободы, в этой доктрине нет места. Тем более декларативным было и остается либертарное обоснование тождества принципа формального равенства и правовой справедливости.
Вероятно, интенция справедливости как непререкаемой в отечественной традиции ценности и цели духовно здоровой общественной жизни, залога общего блага и выступает той необходимой внутренней предпосылкой, которая определяет переход профессионального юридического сознания к конституционному правопониманию. Именно эта установка заявляет о себе повсюду, где ориентирующим критерием законности утверждается идеал социальной справедливости /11/. В современной ситуации подобное извечное упование неизбежно, по мере того как освобождается посредством научной методологии и рефлексии от власти категорического императива или вполне обыденных искушений морально-релятивистского толка, ведет к теории и практике конституционной юстиции как единственно безоговорочно легитимному институциональному ресурсу обеспечения прав и свобод человека, включая специфическую «защиту» их от неконституционных законов и требований /12/. Сегодня конституционное правопонимание - не один из возможных выборов свободно самоопределяющегося научного сознания, но его единственный «легитимный маяк».
«Легитимность» конституционного правопонимания недвусмысленно утверждают сами современные конституции. Так, Конституция РФ заявляет о своей высшей юридической силе, прямом действии на всей территории страны и исключает юридическое значение противоречащих ей законов и иных правовых актов (ч. 1 ст. 15). Все субъекты права обязаны соблюдать Конституцию РФ; ей, прежде всего, подчиняются и независимые судьи (ч. 2 ст. 15, ч. 1 ст. 120). В соответствии с п. 4 ст. 3 Конституции Республики Казахстан государственная власть в Республике осуществляется на основании Конституции РК и законов. Согласно положениям п. 1 и 2 ст. 4 действующим правом в республике являются нормы Конституции РК, соответствующих ей (выделено мной. - В. К.) законов, иных нормативных правовых актов, при этом Конституция РК имеет высшую юридическую силу и прямое действие на всей территории Республики. Как подчеркнул Конституционный Совет Республики Казахстан в постановлении от 11 октября 2000 г. № 18/2, с учетом этих конституционных положений судам при рассмотрении дел следует во всех необходимых случаях применять Конституцию РК в качестве акта прямого действия, нормы которого безоговорочно полагаются нормами права. Обеспечивая с помощью правовой политики и законодательства установление и закрепление правовых норм, государство «определяет необходимый для конкретного исторического этапа баланс свободы, права, ответственности, равноправия, справедливости в соответствии с нормами Конституции, заложенными в них смыслом, принципами и ценностями» /13/.
Вместе с тем от верной направленности научного сознания, до отчетливого понимания сути конкретной проблемы и «отформатированного» определения перспектив ее решения пролегает нелегкий путь диалектической выверки и гармонизации дедуктивных умозаключений и индуктивных обобщений. Конституционное правопонимание, необходимость концептуальной разработки которого разделяют многие российские ученые-конституционалисты /14/, в любом случае исключает поверхностную критику Конституции РФ как основополагающего источника и текста национального права. С названной концептуальной позиции становление и развитие правовой демократии и законности предполагает бережное и адекватное отношение к Конституции РФ как национальному достоянию, а предпосылками любой конструктивной полемики выступают владение конституционным языком и ответственная устремленность к тем, порою неявным, конституционным смыслам, которые только и должны определять содержание нормативно-правовых правил для всех сфер жизни, полагаться универсальными критериями состоятельности юридической практики.
Понимание того, что сам текст Конституции РФ (других современных конституций) является действующим национальным правом, кардинально меняет отношение не только к сути, но и к строению и содержанию права. В плену архаичных стереотипов в этой связи пребывают даже конституционалисты, и негативные последствия такого положения нельзя недооценивать. Ученый всерьез полагающий, что весь конституционный текст состоит из норм (они же - статьи!), включая нормы об основных правахчеловека, которые (нормы, а не права!) собственно и защищаются органами конституционной юстиции /15/, проблемами современной теории конституционализма и прав человека никогда не озаботится, и пойти далее буквального восприятия содержания названных «норм» не сможет. Не сможет он, следовательно, понять (уяснить и разъяснить) и то, почему те или иные нормы законов не могут быть признаны нормами права, а это бесспорно для положений, которые конституционно не определены непосредственно действующими правами человека (ст. 18 Конституции РФ).
Конституционное правопонимание призвано направить отраслевые научные исследования на путь перманентного осмысления «своих» источников права и конституционной идентификации первичных правовых форм (норм и нестандартных нормативных положений). Конституционная модернизация любой национальной системы права предполагает кропотливую работу по выявлению конституционного смысла таких положений, независимо от их отраслевой и институциональной «принадлежности». Одновременно (наряду) с этим должны получать содержательное выражение те допустимые правовые положения (дозволения, запреты, требования), которые могут быть оформлены как правовые. Никто кроме ученых юристов справиться с этой задачей не может. Одной философско-гуманистической констатацией того, что «право - не самоцель, а средство создания для Человека человеческих условий жизнедеятельности», - здесь не обойтись, а применительно к стратегии реализации правовых начал в законотворчестве даже указаний на некоторые из конституционных положений (например, на ст. 17 и 55 Конституции РФ) /16/ - будет недостаточно. Право не может противоречить духу национальной конституции, а значит - любое правовое установление должно быть сформулировано (выражено) на конституционном языке.
Решающей и необходимой предпосылкой перехода к пониманию современного права как конституционно детерминированного явления, органично сочетающего атрибутивность и нормативного (формального) и содержательного порядка являются общепризнанные (в глобальном измерении) права и свободы человека. Именно в силу своей общепризнанности - т.е. фактически достигнутого транснационального соглашения об их ценности, атрибутивных качествах и значении - права и свободы человека позволяют «забыть» о спекулятивной природе права и утверждать его реальность как такового, а не правовых представлений и, даже, не правовой информации, обеспечивающей социальную интерактивность и нормальную коммуникацию. В них - как уникальных в своем роде явлениях и феноменах - достигается двуединое тождество означаемого и означающего, правовой материи и формы, языка права и им «оязыченного». Права и свободы человека существуют постольку, поскольку существует человек, а значит - не могут трактоваться как эйдосы, ноэмы (Э. Гуссерль), умозрительные конструкции, схемы толкования или психологические фантазмы (Л.И. Петражицкий): они предельно реальны и потому неисчерпаемы по своей глубине и возможностям содержательных конкретизаций.
Будучи качественно новой частью права, права и свободы человека изменили и природу всего явления. Право в целом, как таковое - во всех своих формах и направлениях - также получило беспрецедентную возможность стать реальным, а значит, повсеместно доступным для научного осмысления, образовательного и практического усвоения и использования, а также публично властного утверждения как достоверного права. Указанная возможность была учтена народами России и Казахстана, как и всех тех государств, которые конституировались соответствующим образом. В текстах их национальных конституций выражается признание верховенства права и высшей ценности прав человека, что уже исключает произвол в законотворческой практике. Сверх того (и это главное) здесь текстуально заявлены все критерии национального позитивного права как универсальной нормативной целостности необходимой для обеспечения каждому содержательно конкретизированной возможности пользования своими правами свободами во всякой конституционно значимой ситуации. Таким образом, возможность конституционного самоопределения (свободы) личности воплощается для нее в конституционном долженствовании, включая актуализированные требования выполнения конституционных обязанностей человека и гражданина.
Неуклонно отсылая к тексту национальной конституции как универсальному источнику правовых смыслов, только конституционное правопонимание открывает перспективу непротиворечивого восприятия и такого феноменального оксюморона как злоупотребление правом /17/. По характеру и природе конституционный текст выходит далеко за рамки конструирования «голой» (формальной) нормативности, неразрывно объединяя аксиомы, принципы, ценности и цели конституционного должного. Его смысловое пространство определяет перспективу и возможность не какой угодно (феноменолого-коммуникативный подход), а исключительно конституционной коммуникации субъектов права. Как следствие, равным образом исключается конституционная легитимация и противоправного, и неправомерного поведения, включая совместные (номинально согласованные) легальные практики, характеризующие злоупотребления правом. Соответственно и теория конституционной законности должна включать обоснования природы и необходимого противодействия злоупотреблениям правом. Современная наука права, однако, не вполне учитывает значение и характер этой проблемы.
Определяющая связь концепта конституционной законности с конституционной доктриной, конституционными принципами и институтом конституционного контроля современного российского государства показана, в частности, Т.Я. Хабриевой /18/. В том же контексте Н.М. Колосовой была обозначена проблематика злоупотреблений правом, однако исключительно применительно к публично-властным лицам и, в конечном счете, с позиций «конституционного позитивизма». В результате злоупотреблениями правом оказываются «нарушения конституционных норм» и «превышения должностными лицами своих конституционных полномочий» /19/. Представления о такого рода «некачественном» осуществлении публичной власти постоянно «перекликаются» с выдвинутой В.О. Лучиным идеей конституционных деликтов /20/, которая, однако, также не вполне учитывает необходимость отчетливых критериев демаркации «территории неконституционного», отграничивающей злоупотребления правом от правомерных, но политически несостоятельных решений и действий, с одной стороны, и от злоупотреблений властью, преходящих в разнообразные составы правонарушений и преступлений, с другой стороны. Концептуально-конституционным характером отмечена позиция по данной проблеме Б.С. Эбзеева. Комментируя ключевое положение ч. 3 ст. 17 Конституции РФ, в силу которого осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц, он прямо подчеркивает его вязь с доминирующим местом, которое в системе обязанностей граждан и всех других субъектов конституционных правоотношений занимает обязанность соблюдать Конституцию РФ и законы, проявляя при этом добросовестность и осмотрительность и не допуская злоупотребления правом. В емкой характеристике этого ученого указанное положение «проистекает из естественного сочленства индивида в обществе, в котором только и возможно его становление как личности, и в этом смысле является атрибутивным свойством человеческой личности и потребностью социального развития; одновременно оно заключает в себе воспринятый Конституцией и в силу этого выступающий в качестве общеобязательного императив морали» /21/.
Посредством доктринально-конституционного толкования может быть показана институциональная связь положения ч. 3 ст. 17 Конституции РФ с иными конституционными установлениями, включая положения ч. 3 ст. 55, в которой определены ценностные ориентиры соразмерного ограничения прав и свобод, осознанное пренебрежение которыми в легальном деянии позволяет говорить о признаках злоупотребления правом. Такими ценностями выступают основы конституционного строя России, нравственность, здоровье, законные интересы, оборона и безопасность государства. В этой связи следует подчеркнуть, что в Конституции РК прямо устанавливается недопустимость такого осуществления прав и свобод человека и гражданина, которое не только нарушало бы права и свободы других лиц, но и посягало бы на конституционный строй и общественную нравственность (п. 5 ст. 12). Далее (п. 1 ст. 39 Конституции РК) те же конституционные ценности конкретизированы в качестве критериев необходимо соразмерного ограничения основных прав и свобод наряду с ценностями общественного порядка и здоровья; кроме того, непосредственно в п. 2 той же статьи характеризуются как неконституционные любые действия, способные нарушить межнациональное согласие, что также, безотносительно к наличию признаков состава правонарушения, предполагает их оценку в качестве проявлений злоупотребления правом (например, правом на свободу слова). Установленные законодателем меры уголовной и административной ответственности только дополняют этот конкретизированный конституционный запрет /22/.
Непосредственно конституционные ограничения основных прав и свобод как правило подспудно определяют и признаки соответствующих злоупотреблений правом. Например, Конституция РФ не допускает экономическую деятельность, направленную на монополизацию и недобросовестную конкуренцию (ч. 2 ст. 34), а также владение, пользование и распоряжение землей и природными ресурсами, наносящую ущерб окружающей среде (ч. 2 ст. 36). Сходные установления содержатся в п. 4 ст. 26 Конституции РК. Восходящее к немецкой конституционной доктрине положение об обязывающем характере собственности (п. 2 ст. 6 Конституции РК), также прямо соотносится с конституционным принципом недопустимости злоупотребления правом, необходимо конкретизируемыми пределами права собственности.
Решающим образом конституционную конкретизацию актуальных и потенциальных составов злоупотреблений правом, ввиду недопустимости таковых, должны обеспечивать совместно юридическая наука и законодательная практика. Признаками злоупотреблений правом отмечены разнообразные и одновременно унифицируемые деяния, наблюдающиеся, по сути, во всех сферах правового регулирования как российской, так и иностранных конституционно-правовых систем, в глобальной практике международных отношений. Уязвимость таких деяний для апробированных форм и средств юридического противодействия чрезвычайно мала, что лишь подчеркивает их особую опасность. Многие представители отраслевых юридических наук вполне осознают это, свидетельством чему непрерывный поток профильных публикаций, научных сообщений, защищаемых диссертаций. Поразительно, однако, насколько мало эти ученые специалисты (в той или иной отрасли права) слышат друг друга и готовы воспринимать критику даже тех положений, противоречия в которых видны невооруженным взглядом. Единственно достоверным результатом их исследований оказывается, по сути, очередная констатация (т.е. «введение в научный оборот») одной или нескольких новых спецификаций (вида, формы, способа) злоупотреблений правом, которые дает эмпирический анализ некой сферы правовой жизни. Объяснение этому, в конечном счете, одно: некритическая приверженность позитивистской дихотомии номинально правомерного и противоправного. Вопросы же природы и причин злоупотреблений правом - как особой разновидности формально законных деяний несовместимых с идеалом конституционной законности - диктуют необходимость проникновения в предельные «глубины» конституционного текста, составляя конституционно значимую разновидность философских вопросов «о самом главном».
Социально деструктивный характер злоупотреблений правом очевиден для всякого здравомыслящего и юридически грамотного человека. Формально законный (легальный) характер деяний входит здесь в решающее противоречие с требованиями, предъявляемыми здоровым нравственным и адекватным правовым сознанием, а их последствия наносят ощутимый урон идеалам добра и справедливости, ценностям общего блага, что невольно ставит под сомнение и гуманитарную ценность самого права, и демократические идеалы. В происходящем выражается уверенное стремление подчинить право «свободной» человеческой воле, утвердить его инструментальную пригодность для достижения любых незапрещенных или самочинно домысленных целей, осуществления произвольно определенных частных или «публичных» интересов.
Из всех угроз XXI века возможно наиболее грозным и, отчасти, неожиданным оказывается явление из пены псевдодемократических идеалов не «человека юридического», а «человека неконституционного». Заявляя о себе как о личности с неотчуждаемыми правами и непререкаемым достоинством, он на деле постоянно руководствуется эгоистически редуцированной безличностной установкой воинствующего потребителя, глянцевый образ которого непрерывно тиражируют и внедряют в общественное сознание коммерциализированные СМИ, теле- и виртуальной коммуникации. Суть позиционирования такого индивидуума - торгует ли он «незапрещенными наркотиками», присваивает ли общенародное достояние посредством залоговых аукционов /23/, «отмывает» ли неправомерно нажитое добро /24/, апробирует ли очередную схему уклонения от налогов и вывоза капиталов, берет ли заведомо невозвратный кредит или, наконец, организует собственную «откровенную» фотосессию в Интернете, - повсюду одна и та же. Это комбинация трех «сокровенных» факторов: 1) циничной недобросовестности; 2) хладнокровной безнравственности (включая эпатаж имморальности); 3) контррелигиозности (не брезгующей и неосновательными апелляциями к трендам мультикультурализма и толерантности) /25/. Объединяющим же «знаком» и «знаменем» злонамеренной установки оказывается апология юридической безответственности, безнаказанности как успешности, залога положения «продвинутого» и статуса «элитарного».
Действительно, отграничивая злоупотребления правом от правонарушений, приходится считаться с тем, что последние совершаются преимущественно вполне открыто, выступая своего рода манифестацией «легальной вседозволенности». Здесь специфически актуальной оказывается не только «криминальная», но и юридическая грамотность. Более того, именно профессиональные юристы зачастую помогают лицам, злоупотребляющим правом, «избавиться» от претензий правоохранительных органов и даже сами оказываются субъектами и «соучастниками» таких актов (деяний). При этом в качестве последнего ресурса обеспечения эффективности самоутверждения его субъекты опять-таки уповают на право, точнее - на правосудие. Тем самым предполагается знак равенства между злоупотреблениями правом и правами человека, требованиями защиты «дозволенной вседозволенности» и обоснованной гражданской свободы; в «юридическую» форму облекается и властный произвол.
В первом восприятии злоупотребления правом представляют гораздо меньшую опасность для правопорядка и законности чем правонарушения и преступления. Между тем именно в среде (стихии) злоупотреблений правом и «вызревает» большинство последующих правонарушений. Безнаказанный эгоистический эпатаж редко останавливается у границы противоправного, находя в эпоху глобальной нестабильности окончательное утверждение в крайних проявлениях субъективного анархизма и спонтанного (беспричинного) автономно-индивидуального терроризма. В контексте тех же протестных отношений именно злоупотребления правом как «протест ради протеста» и «протест несмотря ни на что» провоцируют порой силовую конфронтацию и преступный радикализм. История и современность побуждают признать: изначально законные требования чреваты аффектами противоправного беспамятства, таят угрозы гражданской войны и социального коллапса. Пользование конституционным правом на социальный протест должно быть безоговорочно конституционным по форме и содержанию.
Публично-властные злоупотребления правом (которые важно отграничивать от противоправных злоупотреблений властью), по сути, ничем не отличаются от злоупотреблений основными правами и свободами. Те же самые мотивы и интенциональные модусы деформированного правосознания обуславливают фактическую неспособность некоторых публичных служащих воспринимать обращающегося к нему гражданина в качестве основного субъекта права, но только как просителя и «объект» управления, интересами которого вполне можно манипулировать, а нужды - «инвестировать» в свое «административное предприятие», продуманно оставаясь в рамках дискреционных публично-властных полномочий, своей (безотчетно присвоенной себе) компетенции. В итоге же вместо служения праву, демократии и законности, конституционного обеспечения прав и свобод человека и гражданина, такие лица, преимущественно в форматах бюрократических или сложно-аффилиированных групп, становятся основными недругами (чтобы не сказать -врагами) своего народа и своей конституции.
Тем не менее кажущаяся неуязвимость злоупотреблений правом на деле таковой не является. Явлению этому могут быть противопоставлены разнообразные ресурсы и средства как не юридического, так и вполне правового (материального и процессуального) характера. Для этого все «внешние», выходящие «за рамки» конкретного субъективного права (его номинального содержания) возможности и корреспондирующие им требования должны быть прежде всего юридизированы, и затем эксплицитно «перенесены» в пространство достоверно должного для субъекта этого права. Более того: фактически это уже сделано для всех мыслимых субъективных прав; сделано посредством (в силу наличия) национальной конституции, конституционных принципов (включая институциональный принцип недопустимости злоупотребления правом) и ценностей. При таком восприятии (с позиций конституционного правопонимания) феномен злоупотребления правом сводится к двум основным формам: 1) неконституционного пользования правами и свободами человека и гражданина, либо выполнения конституционных обязанностей; 2) властного (полномочного) неконституционного противодействия надлежащему (конституционному) правопользованию. Любое злоупотребление правом отмечено признаками недобросовестного позиционирования субъекта права и направленностью его действий (требований) на осуществление намерений (целей) противных идее конституционного (справедливого) правопорядка и требованиям конституционной законности, включая несправедливое (неконституционное) приобретение благ посредством: 1) нарушения конституционных принципов правопользования в их актуальном (казуально-ситуационном) сочетании; 2) нарушения основных прав и свобод человека (в значении коренным образом отличном от позитивистского понимания правонарушения); 3) деформации (умаления) конституционных ценностей в силу игнорирования их актуального конституционного баланса.
Поясним также значение использованного нами понятия «юридизация». Совокупным образом названные выше субъективные и объективные деформации конструкции злоупотребления правом выражаются в представлении о неконституционной вредоносности или злонамеренной направленности таких деяний. Синонимическое «уравнивание» вреда и зла подчеркнуто здесь не случайно. Любая юридическая теория злоупотребления правом должна обозначать свою мировоззренческую, философскую позицию. В этом отношении недостаточно ограничиться декларацией типа правопонимания, но следует показать совместимость и следствия его коммутации с одним из основных типов понимания Добра и Зла. Ключевыми для разработки соответствующей категории становятся, поэтому, такие понятия, как справедливость, нравственность добросовестность, социальная ответственность, достоинство, честность, нормативирование (дефинирование) которых очевидно несостоятельно. В то же время правоприменитель не может руководствоваться в этих вопросах сугубо философскими (этическими) значениями. В тезаурус средств юридической практики названные термины, понятия и категории могут входить только в качестве конституционных, как, следовательно, и их неконституционные антонимы: несправедливость, безнравственность, недобросовестность (или даже бессовестность), социальная безответственность (индифферентность), бесчестность. Обогащенный такими смыслами юридический язык будет выражать именно конституционное правопонимание. Вырабатывается же он преимущественно в практике конституционной юстиции, акты которой имеют нормативно-доктринальную природу /26/. В Российской Федерации только акты Конституционного Суда РФ безоговорочно легитимируют объективное право и должны учитываться судами общей юрисдикции при установлении злоупотребления правом как фактического намерения лица. В Республике Казахстан сходный статус и миссия предпосланы Конституцией РК (ст. 72) Конституционному Совету Республики Казахстан. Любые научные изыскания, обобщения и выводы должны безоговорочно принимать и последовательно учитывать эти обстоятельства.
Решающие же стратегические предпосылки исторического противостояния угрозам злоупотребления правом должны быть выработаны на конституционно-доктринальном уровне. Идея недопустимости такого рода деяний и требований могла бы стать частью современного «общественного договора», уже не двух- (Ж.-Ж. Руссо), а многостороннего, заключаемого каждым членом гражданского общества со всеми другими согражданами и государством. Договора публично-частного, т.е. - конституционного характера; договора, заключив который каждый будет помнить: человек, отгораживающийся «квазиэлитарными» и «псевдоюридическими» заборами от достоверно публичных интересов, требований справедливости и общего блага, - не может (не вправе) уповать на конституционное признание и обеспечение соответствующих намерений и действий. Обусловленный такими представлениями и сопутствующий их всеобщему признанию переход к режиму конституционной законности, обеспечивающему, в том числе, актуальное противодействие злоупотреблениям правом можно выразить в отчасти еще гипотетической эволюции трендов: от 1) «разрешено все, что не запрещено», к 2) «разрешено, но лучше этого не делать», и, наконец, 3) «не запрещено, но не рассчитывайте на юридическую публично-властную поддержку в данном отношении».
Литература
1. Законность в Российской Федерации. М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, НИИ Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации, 2008. С. 4.
2. Витрук Н.В. Законность и правопорядок Российского государства. Общая теория права. По ред. В.К. Бабаева. Нижний Новгород, 1993. С. 525.
3. Байтин М.И. Законность и правопорядок в условиях формирования правового государства. Становление правового порядка в Российском государстве: реальность и практика (социально-правовые проблемы). Саратов, 1995. С. 22. 1. Законность в Российской Федерации. М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, НИИ Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации, 2008. С. 4.
4. Малеин Н.С. О законности в условиях переходного периода. Теория права: новые идеи. Вып. 4. М., 1995. С. 28.
5. Оксамытный В.В. Общая теория государства и права. Учебник для студентов вузов, обучающихся по направлению «Юриспруденция». М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2011. С. 380-381.
6. Теория государства и права. М., 2000. С. 562.
7. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. Учебник для юридических вузов и факультетов. М.: Издательство группа НОРМА-ИНФРА-М, 1999. С. 529-532.
8. Нерсесянц В.С. Право и закон. Из истории правовых учений. М.: Наука, 1983. С. 352-355.
9. Нерсесянц В.С. Философия права. Учебник для вузов. М.: Издательская группа ИНФРА-М - НОРМА, 1997. С. 20 и др.
10. Нерсесянц В.С. Общая теория права. С. 535-539.
11. Теория государства и права. Под ред. Е.И. Матузова и А.В. Малько. М., 2001. С. 385.
12. Пресняков М.В. Конституционный принцип справедливости: юридическая природа и нормативное содержание. Дисс. … докт. юрид. наук. Саратов, 2009. С. 307-347 и др.
13. Конституция Республики Казахстан. Научно-практический комментарий. Алматы: Раритет, 2010. С. 20-21.
14. Бондарь Н.С. Судебный конституционализм в России в свете конституционного правосудия. М.: Норма; ИНФРА-М, 2011. С. 56, 111-112; Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М., Норма, 2007. С. 21-46 и др.; он же: Реальность российской Конституции. Конституция Российской Федерации: доктрина и практика: Материалы научно-практической конференции, посвященной 15-летию Конституции Российской Федерации 60-летию Всеобщей декларации прав человека. Санкт-Питербург, 13-14 ноября 2008 г. Отв. ред. В.Д. Зорькин. М.: Норма, 2009. С. 235-250.
15. Таева Н.Е. Виды норм конституционного права Российской Федерации. М.: ООО «Изд-во «Элит», 2010. С. 52-53.
16. Иконникова Г.И., Ляшенко В.П. Философия права. Учебник. М.: Гардарики, 2007. С. 279, 144.
17. Крусс В.И. Злоупотребление правом. Учебное пособие. М.: Норма, 2010.
18. Законность в Российской Федерации. С. 59-73.
19. Там же. С. 83-84.
20. Лучин В.О. Конституционные деликты. Государство и право. 2000. № 1. С. 12.
21. Комментарий к Конституции Российской Федерации. Под ред. В.Д. Зорькина. 2-е изд., пересмотр. М.: Норма: ИНФРА-М, 2011. С. 172-173.
22. Конституция Республики Казахстан. Научно-практический комментарий. С. 167.
23. Крусс В.И. Право собственности в контексте российской приватизации: теория и практика. Государство и право. 2003. № 9. С. 27-35.
24. Крусс В.И. Некоторые конституционно-правовые аспекты противодействия легализации (отмыванию) имущества, приобретенного противоправным путем. Пути повышения эффективности взаимодействия подразделений Министерства внутренних дел РФ с другими государственными органами в области противодействия легализации преступных доходов (стратегический и прикладной аспекты). Сборник статей. Под ред. В.М. Баранова. Н.Новгород: Нижегородская академия МВД России, 2005. С. 159-180.
25. Названный третий аспект конституционной деформации правосознания наиболее наглядно проявляется в контексте риторики и глобально-массовой экзальтации в отношении так называемых соматических прав человека. В частности, вопреки элементарной логике и исторической правде мировых (традиционных) религий под эгиду естественных прав человека стремятся подвести требования, вытекающие из комплексов противоестественной сексуальной ориентации. В этой связи необходимо признать, что у любой содержательной «модернизации» прав человека есть конституционный духовно-нравственный предел, обусловленный национально-культурной традицией и конституционным суверенитетом народа. См., например: См.: Крусс В.И. Личностные («соматические») права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы. Государство и право. 2000. № 10. С. 43-50.
26. Бондарь Н.С. Нормативно-доктринальная природа решений Конституционного Суда РФ как источников права. Журнал российского права. 2007. № 4.
