К вопросу о взаимодействии юридической науки и практики: методологические подходы
Е. Комиссарова, доктор юридических наук, профессор ГОУ ВПО «Тюменская государственная академия мировой экономики, управления и права»
Бесспорно и истинно утверждение о том, что бесплодная наука ни государству, ни обществу не нужна. Реальное осознание этого пришло со вступлением России на инновационный путь развития и с возвратом к бюджетному финансированию значительной части научных исследований. Как следствие этих важнейших событий, от всех отраслей научных знаний стали ожидать практического эффекта, что повлекло за собой актуализацию вопроса о функциональности научных изысканий. Автор исследовала данный вопрос.
Не обошли эти тенденции и такую не передовую в инновационном отношении науку, как юриспруденция. Однако, несмотря на то, что вопрос о связи юридической науки и практики продолжает стоять достаточно остро, проблему взаимодействия этих социальных институтов как ранее, так и сейчас принято больше озвучивать, нежели анализировать, с тем чтобы наконец сформировать подходы, уровни, формы и принципы такого взаимодействия. В силу этого над вопросом о взаимодействии правовой науки и юридической практики довлеет привычный стереотип, основанный на двух моментах.
Первый. Наука, создавая необходимый теоретический задел, служит законотворческой практике и практике применения законодательства и в этом ее действенность.
Второй. Практика служит пищей для науки в смысле ее познания и развития правовых представлений о должном. В абстрактно теоретическом понимании все это бесспорно, а вот при желании достигнуть конкретики начинается «путаница», которая усиливается еще больше, когда речь заходит об алгоритме и механизмах взаимодействия юридической науки и практики. В этой части присутствует зримый вакуум. Пути его заполнения известны - фактическое взаимодействие никак не формализовано, оно бессистемно и стихийно. Подобное положение обязывает к тетизации проблемы функциональности юридической доктрины, к предметному разговору о видах и способах связи науки и практики, для того, чтобы снять с вопроса ярлык неизведанности и создать наконец тот теоретический задел, который необходим для последующей практической реализации основных пунктов поднятой темы.
Но стремиться к быстрому изменению ситуации не следует. Истории российской юриспруденции известны как длительные периоды состояния «розни» (Г.Ф. Шершеневич) между теорией и практикой, так и период полной независимости науки от законодательного, судебного и иного практического материала, пришедшийся на советское время. Эти факты не способствовали формированию действенных теоретических и практических алгоритмов взаимодействия правовой науки и разных видов юридической практики, несмотря на исторические и современные утверждения о том, что «юриспруденция бы отрешилась от своего существа, если бы она упустила из виду постоянное, непосредственное влияние на жизнь» /1/, а «теоретические разработки останутся умозрительными конструкциями и построениями, если не будут использованы в практическом применении» /2/, и «идеи, не имеющие выхода в практику, никому не нужны» /3/.
Чуть больше, чем другим видам юридической практики, в смысле обращения теоретиков к ней, «повезло» практике судебной. К ней представители доктрины охотно прибегают для целей иллюстрации собственных научных выводов, подчеркивая наличие в их исследовательской деятельности этапа эмпирического познания. Нередко эта же практика служит предметом беспощадной теоретической критики, иногда - формой демонстрации расхождений между законодательными установлениями и актами судебного правоприменения. Известно, что существуют хоть не методики, но весьма сложившиеся традиции обобщения этой самой практики правоприменения, налажены информационные каналы ее доступа и возможной научной оценки, а сам феномен судебной практики подвергнут тщательному и всестороннему исследованию как советскими, так и современными авторами /4/. Гораздо менее повезло практике нотариальной - феномену весьма распространенному, однако фактически теорией непознанному. Вряд ли кто-либо станет отрицать, что в данной сфере юридической деятельности присутствует серьезная правовая неопределенность: нет формализованного понимания этой практики - в обыденном значении это всего лишь опыт практической деятельности нотариусов конкретного нотариального округа по применению правовых норм, отсутствуют зримые механизмы ее анализа и обобщения, на теоретическом уровне недостаточно работ, в которых бы присутствовал анализ влияния нотариальной практики на совершенствование законодательства. Между тем, как показывает статистика, достаточно часто граждане и юридические лица, для обеспечения прав и защиты законных интересов которых существует институт нотариата, сталкиваются с отказом в совершении нотариальных действий не столько со ссылкой на конкретную норму закона, сколько со ссылкой на «сложившуюся нотариальную практику». Весьма непросто понять, что вообще имеется в виду, когда употребляется сочетание «нотариальная практика». Являясь «вещью в себе», которую можно постигнуть лишь интуитивно без какой-либо возможности формализации, эта практика стала неким легальным навигатором в нотариальном правоприменении. При этом не всегда понятно, о чем идет речь: либо о нотариальной деятельности в целом как виде предметно-практической деятельности, результаты которой объективируются в конкретных нотариальных действиях, либо о выработанных в ходе нотариальной деятельности правилах и указаниях, обладающих некоторой степенью обобщенности, а значит наделенными (по аналогии с постановлениями высших судебных инстанций, вынесенных по результатам обобщения) свойством общеобязательности. Ведь как таковое понятие «нотариальная практика» в действующем законодательстве отсутствует, нет его и в многочисленной учебной литературе (этот пласт литературы является в данном случае наиболее показательным). Не определен орган, изучающий и обобщающий такую практику, не существует и методов ее обобщения, а отсюда и ее место в процессе реализации правовых предписаний неизвестно. Однако de fakto она, с ее весьма значительным маятником колебаний, постоянно присутствует в нотариальной деятельности в ее узком - правоприменительном - значении. Итогом этих колебаний может быть превращение бесспорного факта в спорный с наступлением для обратившегося к нотариусу судебных последствий в виде необходимости обращения не к нотариусу, а в суд; необоснованный отказ в совершении нотариального действия; возложение на лицо, обратившееся к нотариусу, дополнительных обязанностей и т.д.
Для преодоления подобных явлений надлежит на теоретическом уровне определиться с тем, что собой представляет собой нотариальная практика в ее репрезентативном значении. Если это окажется возможным, то занести понятие и назначение нотариальной практики в законодательство. Не без участия представителей науки определить, в каких случаях эта практика может выполнять для нотариуса роль путеводителя без ущерба тем гарантиям нотариальной деятельности, которые уже внесены в действующее законодательство, а также уже существующим процедурным нотариальным правилам с их почти ритуальным характером.
Однако на этом пути могут возникнуть непреодолимые трудности. Ведь научная составляющая в области российского законотворчества далеко не самая необходимая: Россия была и продолжает оставаться страной, которая не имеет известного механизма реализации научных идей в законотворческий процесс. И это еще один из аспектов того неизведанного вопроса, который заявлен в названии настоящей статьи.
Печально констатировать факт, что дружбы между теоретической и практической юриспруденцией в российской истории фактически не было. Однако известны два исключения. Первый раз на заре развития юриспруденции (впервые у римлян) правовая наука и практика (в тот период только судебная) были «соратниками», поскольку наука того времени представляла собой систему юридических норм, применяемых в судебной практике. Таково было, по утверждению И.А. Покровского, «порождение римского праворазвития». Но с течением времени пришло понимание того, что наука, посвященная изучению права, не может ограничиваться интересами суда: она «должна быть еще и служительницей общественной жизни, беря на себя роль судьи и критика» /5/, участвуя в создании общего, нормального права. И уже на закате римской республики юриспруденция вышла из стадии чисто практической, посвятив себя теоретической разработке права. Для этой цели она вступала в необходимое «общение» с другими науками, черпая тем самым для себя необходимые силы. Пожалуй, с этого момента наука права обрела собственную цену, а юридическая практика - свою. В более поздние периоды истории судебная организация не допускала влияния науки на свою деятельность. Как отмечал Г.Ф. Шершеневич, каждая из них шла «своей дорогой, самостоятельно заботясь о своем существовании и чуждаясь друг друга» /6/, а «юридические сочинения, особенно монографии, нисколько не интересовали практиков, тогда как различные издания судебных уставов и кассационных решений расходились в десятках тысячах экземпляров /7/.
Второй раз исключение имело место в период судебной реформы 1864 г. В этот период истории было продемонстрировано должное и необходимое взаимодействие правовой науки и судебной практики. Роль российских реформ, последовавших после отмены на Руси крепостного права, общеизвестна. Однако менее известен тот факт, что новое законодательство, принятое в процессе осуществления судебной реформы 1864 года, явилось сильнейшим толчком к развитию всей российской юриспруденции. Она, по словам Г. Тольберга, «с непривычной для нее чуткостью отозвалась на это обновление законодательного материала, несмелыми, но усердными руками распластала его на своем операционном столе и дружными усилиями обеспечила себе на многие десятилетия живую и плодотворную работу» /8/. Весь порядок осуществления судебной реформы заключал в себе призыв к активизации деятельности представителей юридической науки, которая уже к тому времени была озабочена поиском «посредствующих звеньев между теоретическими задачами правоведения и практическими потребностями современной гражданской жизни» /9/. Особо надлежит отметить тот факт, что в процессе осуществления судебной реформы за юридической наукой было признано право «руководить» деятельностью законодателя», и
прежняя рознь между теорией и практикой под давлением времени перешла в общение: теория начала задаваться практическими целями, а потому и практика охотно обращается к ней с требованием советов и указаний /10/.
Но и этот период соратничества науки и практики остался в прошлом. Последующие переделки судебных уставов и изменение общественного настроения значительно понизили роль юридической науки для судебной практики. Как впоследствии констатировал А.Х. Гольмстен, «научная юриспруденция оказалась у нас опять в загоне… Как же помочь горю? Только при условии, что наука права примется, наконец, за историческую и догматическую разработку русского законодательства, а практика освободится от цепей, наложенных на нее кассационными решениями, и обратится к научной помощи, только тогда можно ожидать устранения розни между теоретической и практической юриспруденцией» /11/. К сожалению, мало что изменилось и сегодня. Говоря словами Г.Ф. Шершеневича, «эта ненормальная рознь составляет у нас постоянное явление и продолжает существовать по настоящее время» /12/.
А дальше был советский период развития юриспруденции, где сформировалась стойкая научная традиция не «оглядываться» на практику. Наука этого исторического периода развивалась в стремлении познать правовую действительность в ее предельных основаниях. Благодаря высокому теоретическому уровню правовой науки ее значение абсолютизировалось и значительно ограничивало сферу использования ее результатов в правоприменительной практике. Необремененность юриспруденции от законодательного материала и судебной практики позволила прийти ученым к значительным доктринальным победам, не утратившим своей академической значимости и сейчас, однако ценой этого явилось дальнейшее отчуждение науки от практики.
В постсоветском периоде юридическая практика получила значительное развитие в самых ее разнообразных формах в виде практики законотворчества, адвокатской и нотариальной практики, образовательной деятельности, направленной на «умопостижение» права, практики правореализации за счет действий управомоченных лиц, а также практики судебной и различной практики органов правоохраны. Юридическое сообщество, соответствуя запросам жизни, явилось в качестве многослойного, дифференцированного и весьма объемного социального образования. Но критерии «взаимного интереса» у современной теоретической и практической юриспруденции также фактически незримые. Наиболее типичным остается то положение, при котором юридические «слои» теоретического и практического сообщества, в совокупности призванные быть носителями наиболее развитых форм правовой культуры, пособниками ее самосохранения и воспроизводства, пребывают в отношениях разобщенности, способствуя обнажению проблем профессиональной толерантности. Вопрос же о связи и взаимодействии теоретической и практической юриспруденции оказался в числе риторических.
Теоретический и практический подход к праву - вещи разные. Но это не освобождает как ученых, так и практиков от поиска граней взаимодействия этих сфер, т.к. в конечном итоге речь идет о функциональности теоретических построений и их адекватном влиянии на практическую область правоприменения и правореализации.
В стремлении соблюсти академический подход к исследуемой проблеме, обнажим тот методологический фундамент, который может лежать в основе рассуждений, направленных на поиски путей возможного взаимодействия теоретического и практического в праве.
Современную правовую науку уже нельзя заподозрить «в крайней отсталости» и приписывании ей проблем не разработанности юридической методологии. Практически все исторические этапы становления и развития юриспруденции представлены трудами по методологии /13/. Их наличие не только просвещает научную общественность на предмет верного понимания предмета методологической науки как науки о методах, способах познания закономерностей права и его использования в практической деятельности /14/, но и позволяет избежать движения в науке беспринципно и наугад, а значит, без «соприкосновения с большими общефилософскими проблемами», в отрыве «от широкой теоретической трактовки наших проблем» /15/. Однако методологические трудозатраты представителей общей теории права не всегда учитываются в предметных исследованиях. Ведь методология умозрительна, существует в разряде научных абстракций и по этой причине часто отождествляется с методами исследования.
Как отметил Д.А. Керимов, методология - это некий сплав, образуемый двумя «диффузирующими» блоками: теоретикомировоззренческих концепций и системы методов познания различного уровня /16/. Есть и более дробные определения методологии. Так, Д.И. Степанов с опорой на необходимые философские построения вычленяет такие уровни методологии, как подход - высший уровень методологии; юридический метод, понимаемый как гносеологический метод; приемы и способы познания правовой действительности - наиболее простейшие, элементарные составляющие методологии, не способные выступать в качестве самостоятельного научного инструментария в познании права /17/.
Наличие внутреннего дифференцированного смысла, сопутствующего методологии, значительно усложняет суть этого феномена. Вероятно, в этом одна из причин того, что как ранее, так и сейчас ученые, пробивающиеся сквозь методологические «каменоломни», работают как бы в стороне от остальной части научного сообщества, и эта другая часть видит методологию значительно шире ее реального наполнения или, что чаще, на уровне синонимии с другими инструментами, используемыми в процессе научного познания. В связи с этим можно обозначить как минимум три аспекта интерпретации научной методологии.
Первый аспект - это обычное употребление термина «методология» в связи с его этимологией /18/. В этом случае ученый, принимая в свой лексический оборот данное понятие, не воспринимает его в собственно научном значении. Поэтому аспект оказывается широким и безграничным - здесь термин «методология» часто не имеет реального наполнения. Под ним в широком смысле этого слова понимается учение о структуре, логической организации, методах и средствах какой-либо деятельности. В этой плоскости методология интуитивно отождествляется с «механизмами», «моделями». На уровне такого подхода методология представляет самодостаточную ценность уже в связи с фактом употребления термина в названии работы или при его упоминании в тексте. Цель исследователя, употребляющего это понятие, состоит в намерении подчеркнуть наличие проблемной тематики в проводимом исследовании. Сама же проблема методологии при этом подменяется изложением соответствующей теоретической проблемы, поглощая общетеоретический аспект какого-либо исследуемого явления. Подобный подход не обеспечивает хотя бы условно единообразного понимания смысловой нагрузки термина «методология» и никак не раскрывает обоснованность существования данной категории в правоведении.
Второй аспект восприятия методологии выражает такое к ней отношение, при котором этимологический и логический элементы методологии выступают лишь основой для формирования тех или иных максим, близких духу конкретного исследователя. Срабатывает общепризнанный факт, что юриспруденция как наука социальная неизбежно связана с ведущими господствующими ценностями и идеалами. «Тело» методологии в этих случаях наполняется сентенциями, в основе которых лежит субъективная логика конкретного исследователя, развиваемая за счет слияния правовых проблем с политическими и государственными задачами. Возможности интерпретации методологических ценностей оказываются при этом также неограниченными, а потенциал собственно методологии в способности решать научные и практические задачи при этом не обсуждается. Такой подход к методологии в значительной степени упрощает ее сущность и роль в научном познании.
Весьма распространено восприятие методологии как науки о методах познания. Это третий, сугубо философский аспект трактовки методологии, при котором ее содержание наполняется системой познавательных действий, преследующих определенную цель, где метод является средством. При такой трактовке логический объем понятия «методология» покрывается за счет совокупности исследовательских методов с отторжением иных компонентов этого сложного и многогранного понятия. Теоретико-смысловой потенциал категории «методология» оказывается и здесь востребованным не в полной мере. Наглядным тому подтверждением является беглый анализ абсолютного большинства таких структурных частей диссертационных исследований, как
«Методологическая основа исследования», привычно наполняемая перечислением методов исследования. Для юриспруденции подобное соотношение метода и методологии было характерно лишь на ранних этапах ее развития. В этот период истории ученые ратовали за связь права с философией, и само понятие «методология» из-за сугубо толковательного крена в познании существующего положительного права было синонимом метода.
Ни один из проанализированных аспектов методологии в итоге не оказывается способным охватить тот ее ракурс, при котором она бы могла выступать в качестве самодостаточного набора теоретического инструментария, чтобы быть ориентиром для адекватного выбора типа научного поведения, позволяя говорить с представителями научной общественности на одном языке.
В стремлении избежать приемов методологической синонимии автор настоящей статьи ориентируется на методологические приемы как необходимые концептуальные подходы, без учета которых невозможно движение вперед в поиске теоретического ответа на вопрос о взаимодействии теории и практики в юриспруденции. В связи с этим два методологических замечания.
Первое связано с типами правопонимания, несовпадение которых способствует разобщению практиков и теоретиков.
Появление альтернативных типов правопонимания - это новый теоретический пласт познания в современной юриспруденции. А потому крайне удивительно, что вопрос о правовой типологии весьма редко предваряет теоретические исследования, чья плодотворность предопределяется конкретным типом правопонимания. Ведь правовые доктрины имеют различные ценностные ориентиры. Естественно встает вопрос о научной корректности. Например, насколько ученый, находясь в границах естественного правопонимания, вправе ориентировать свои теоретические выводы на практику правоприменения.
Известно, что под юридическим позитивизмом в зарубежной и отечественной литературе понимается направление исследований, сторонники которых ограничивают задачи юридической науки изучением права, действующего с формально-догматических позиций. Не останавливаясь на достоинствах и недостатках позитивного права, ограничимся констатацией того, что это то право, которое есть сейчас, которое действует, которому учат в вузах, и то право, на которое ориентируется практика правоприменения. Такая формально-догматическая юриспруденция в большей степени рассчитана на действующую юридическую практику, которая была и остается «не эмансипированной от норм права позитивного» /19/.
Более сложной в силу многозначности определений является теория естественного права, отражающая правосознание каждого человека. В науке государства и права эта теория нередко отождествляется с философией права, целью которой является умозрительное построение идеального политического и правового порядка. В этом − одна из причин того, что, несмотря на все свои модификации в разные исторические периоды, теория естественного права выступала и продолжает выступать своего рода программой преобразования существующей несовершенной правовой системы, выполняя, по высказыванию Л.И. Петражицкого, функцию политики права. Иное в виде отрицания первичности права естественного по отношению к праву позитивному или упрощенный подход к дуализму их существования справедливо расценивается в современной доктрине как «рецидив теории естественного права» /20/.
При нахождении исследователя в границах традиционного позитивистского правопонимания сфера права неизбежно будет ограничиваться системой общеобязательных норм, выраженных в законах, иных признаваемых государством источниках, являющихся обязательным основанием для определения дозволенного, запрещенного или предписанного поведения. Как указывает в связи с этим Е.А. Суханов, «иное таит в себе не только опасность не только чрезмерной регламентации, но и … определенного рода произвола правоприменителей» /21/. Нет смысла оспаривать это верное и пока еще необходимое положение вещей. Оно обеспечивает как систему действующих нормативных предписаний, так и их должную иерархию в субординационном порядке и, главное, ясный ориентир для практики правоприменения, где правоприменителя интересует факт «приложимости нормы, а не притязания на глубокомыслие» /22/. Правильное применение юридической нормы он связывают не со знанием ее ценностного смысла или социальной значимостью, что характерно для социологической теории права, а с пониманием ее формально-юридического значения.
Не следует принимать высказанное методологическое замечание как призыв к тому или иному типу правопонимания в цивилистике: каждый из типов в разностороннем восприятии современного права имеет право на существование, являясь еще одним подтверждением того, что идеи, задействованные в сфере права и определяющие характер правового регулирования, различны. Однако предопределенность исследовательской типологии по отношению к правопониманию должна быть известна с тем, чтобы обозначить то учение, в рамках которого осуществляется научный поиск.
Второе методологическое замечание автора построено на обосновании того, что реципиенты (потребители) научно-теоретического знания неоднородны. Их два вида. Первый потребитель научного знания - это само научное сообщество, для которого анализ нового знания и его восприятие через умозрительные категории является формой научной коммуникации, которой знакомы интеллектуально-теоретические модели, логические цепочки, научные понятия. Все они относятся к тому научному инструментарию, с помощью которого расширяются уже достигнутые пределы научного познания в юриспруденции и идет тот самый мировоззренческий процесс, ради которого в обществе изначально возникла наука как одно из социальных явлений. В этом смысле познание идет не за счет привлечения жизненных факторов извне, а за счет абстрагирования от них. Реципиентом такого знания выступает научное сообщество, а потому этот пласт науки реализуется главным образом через печатные издания, когда печатное слово выступает емким и логичным выражением научной мысли через соответствующие понятия. И вряд ли правомерными могут быть утверждения о том, что этот «слой» науки должен быть тесно связан с практикой, несмотря на всю тонкость той стенки, которая разграничивает истинно научную лабораторию и бытийную основу права. Понятно, что этот слой науки не должен быть столь явно озабочен практическим эффектом, который может принести или не принести новое знание. В этом смысле убедительно выглядит суждение К.Ф. Пухты о том, что в ином случае работа ученого была бы похожа на работу садовника, «от которого требуют, чтобы он сажал деревья с плодами, уже созревшими» /23/.
Взгляды о двухуровневости науки уже не раз высказывались в философской и исторической литературе. Так, И. Кант и Ф. Гегель выдвигали понятие права философского (право продвинутых профессоров), или права научного и «право прикладное». В XVII в. Ф. Бекон подверг острой критике попытки ограничить науку «плодоносным знанием, имея под ним в виду знание прикладное, в ущерб знанию фундаментальному - «светоносному». Г. Кельзен в своей концепции «чистой теории права» также различал «науку строгую», не имеющую ничего общего с реальными процессами жизни, и ту, которая носит прикладной характер. Отечественный ученый С.В. Пахман говорил о науке «в собственном смысле слова», раскрывающей внутреннюю область права, и науке «бытовой», изучающей внешнюю, жизненную сторону права /24/.
Остановка мысли автора на приведенных выше взглядах о внутренней структуре науки необходима для того, чтобы ответить на вопрос о том, всегда ли теория обязана задаваться вопросами постановки теоретических выкладок на практическое крыло. Оказывается, не всегда.
Другим потребителем научного знания является юридическая практика в самых ее разнообразных формах: в виде практики законотворчества, практики правоприменения и правореализации. В идеале каждый вид практики должен быть «опекаем» наукой. Формы такой опеки могут быть разными, но неизменно ориентированы на практику. Будь то разработка законопроектов, догматический анализ действующих норм права, комментарии к правовым актам, обобщения и исследования юридической практики. Все это сферы бытия практической юриспруденции.
Как нам представляется, изложенное выше понимание структурных особенностей правовой науки позволит сохранить ее истинно мировоззренческое назначение без ущерба для ее практической значимости и правильно расставить акценты в расхожем историческом трюизме о том, что наука - это служанка практики. Что, конечно же, не так.
Кроме методологических замечаний, имеющих отношение к поиску путей взаимодействия теоретической и практической юриспруденции, хотелось бы обозначить еще несколько сущностных моментов, без учета которых рассуждения о должном и необходимом взаимодействии могут по-прежнему остаться на уровне теоретической абстракции.
В современном понимании любая социальная наука - это деятельность особого рода, имеющая собственные цели и методы их достижения. Но наука - явление многоаспектное. В первую очередь она представлена сообществом ученых, совокупностью различных научных и научно-образовательных учреждений, а также структурами научного обслуживания. В другом аспекте - это процесс (сама научная деятельность) со всей его творческой лабораторией, где есть естественная оторванность от жизни и ее ежедневных процессов, бесстрастность, логические формулы, доступные далеко не каждому, а потому не способные быть предметом всеобщего интереса. В третьем аспекте наука - это результат в виде научных знаний, существующих в идеальной форме. Естественна неразрывная связь всех указанных аспектов, их взаимопроникновение и взаимозависимость. Однако для рассуждений о функциональности «вычленим» один, именуемый научным результатом. Применительно к юриспруденции этот результат всегда выражается в форме нового научного знания о праве и образующих его правовых явлениях.
Известно, что назначение новых полученных знаний и степень их функциональности в разных научных областях неодинаковы. Поэтому еще со времен СССР существовало неофициальное деление всех наук на науки теоретические, прикладные и фундаментальные, при этом к прикладным наукам (разработкам) принято относить такие виды исследований, которые непосредственно обслуживают практику. Элементы этого деления есть и в юриспруденции. Так, например, отраслевые юридические науки принято считать теоретическими, а такие науки, как криминалистика, судебная бухгалтерия, правда, весьма небесспорно /25/, считаются прикладными. Однако критерии деления неустойчивы в силу естественных особенностей правовой науки, а потому мало что дают самой юриспруденции, где трудность срабатывания цепочки «теория - практика» в одинаковой степени затрагивает все ее области.
Во всем своем разноотраслевом многообразии весь мир науки был дифференцирован на естественные, технические и общественные отрасли научных знаний, представленные в общеизвестной классификации академика Б.М. Кедрова, проведенной им в 1968 году /26/. Действует она и поныне. Экономическая и юридическая науки относятся к сфере наук общественных, которые, в свою очередь, подразделяются на социально-экономические и гуманитарные. Науки этого блока в гносеологическом плане традиционно считаются науками «слабой версии», нежели науки двух других (естественного и технического) блоков, что связано со слабостью отдельных методов гуманитарных наук (в частности функциональных) и чрезвычайной сложностью их объектов в силу сугубо идеального характера, что предопределяет невозможность прямого и непосредственного использования результатов в практической деятельности. Так, применительно к юриспруденции, факт их получения - это, в первую очередь, повод для постановки новых задач в законодательной сфере. Но поскольку Россия была и продолжает оставаться страной, которая не имеет проработанного механизма накопления, учета и реализации доктринальных достижений в области права, этот промежуточный этап - от получения нового знания до его реализации с организационно-правовой точки зрения - остается безликим и, в общем-то, не известным ни представителям науки, ни самому законодателю. Результат известен, и он в том, что в повседневной жизни юридическая наука чаще всего идет вслед за законом, а не впереди него, что особенно опасно при разработке и принятии актов комплексного законодательства. Безусловно, нельзя считать нормой то существующее сегодня положение, при котором, как выразился проф. В.П. Мозолин, принятие закона выступает «в виде эксперимента по созданию новых норм права, необходимых обществу, а Федеральное Собрание Российской Федерации - своего рода юридической лабораторией по проведению указанных экспериментов» /27/. Естественным и соответствующим качественному нормотворческому процессу является то положение, при котором сила научно-правовой мысли направляется на создание, последующее совершенствование и изменение законодательства. Одним из немногих примеров современной законодательной практики является участие ученых в предстоящем совершенствовании действующего Гражданского кодекса Российской Федерации. Первые ориентиры, связанные с системными изменениями действующего ГК РФ, были сформированы изначально в проекте Концепции развития гражданского законодательства. Проект предметно и активно обсуждался представителями юридической науки. Часть высказанных замечаний была учтена разработчиками проекта и вошла уже в текст Концепции, которая была принята 7 октября 2009 года. Советом по развитию и совершенствованию гражданского законодательства при Президенте РФ /28/. Тем самым законотворческим намерениям в области гражданско-правового регулирования, не без участия ученых, придан статус документа, обеспечивающего согласованную деятельность по подготовке необходимых гражданско-правовых законов, а также подлежащих разработке на их основе подзаконных актов. Однако по-прежнему нельзя утверждать, что данное участие ученых носит и будет в дальнейшем носить системный характер. С учетом особой роли правовой науки в законотворческом процессе нужна политика государства в области правовой науки. В зону внимания юриспруденции должна попасть не только судебная практика, но и все иные виды практик. Конечно, нужен механизм внедрения научных знаний в законотворческий процесс, что исключит сегодняшнюю роль юриспруденции как «предсказательницы» законов. А еще надлежит исключить ту теоретическую беспощадность, которую приходится наблюдать со стороны ученых по отношению и к действующему законодательству, и к судебным актам, когда доктрина «в своих научных интересах может поднять один акт на высочайший уровень и так же легко сбросить другой». Практики в ответ платят тем же: беспощадностью по отношению и к ученым, и к науке, а науке, не имеющей должного и желаемого выхода в практику, остается одно - «изменять собственный уже существующий эмпирический материал» /29/, обрекая себя на ненужную бесплодность. В то время как юриспруденции надо стремиться к выходу на уровень передовых наук.
Литература
1. Высказывание принадлежит К.Ф. Пухте, утверждавшему, что ложно понимают значение практического элемента в юриспруденции, когда думают, что «ей следует заниматься одним перечислением тех юридических положений, которые непосредственно должны быть прилагаемы к современной жизни». Цит. по: Стоянов А. Методы разработки положительного права и общественное значение юристов от глоссаторов до конца XVIII столетия. Харьков. Типография Чеховскаго и Зарина, 1862. С. ХI.
2. Мурзин Д.В. Вводный очерк к журналу «Цивилистическая практика». 2007. № 3 (24). С. 8.
3. Фогельсон Ю.Б. Избранные вопросы общей теории обязательств: Курс лекций. М.: Юрист, 2001. С. 20.
4. Братусь С.Н., Венгеров А.Б. Понятие, содержание и форма судебной практики. М., 1975; Долженко А.Н., Резников В.Б., Хохлова Н.Н. Судебная практика по гражданским делам. М., 2001; Войтович Е.П. Судебная практика в механизме гражданско-правового регулирования: Дис. … канд. юрид. наук. М., 2006; Малешин Д.Я. Гражданско-процессуальная система России: Дис. … докт. юрид. наук. М., 2011 и др.
5. Пахман С.В. О современном движении в науке права. Вестник гражданского права. 2008. № 3. Т. 8. С. 188.
6. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права: Учебное пособие. Т. 2. Вып. 2-4. М., 1995. С. 329.
7. Гольмстен А.Х. Юридические исследования и статьи. 1894. Предисловие, VI-VII.
8. Судебная реформа. Под ред. Н.В Давыдова и Н.Н. Полянского. М., 1915. С. 355.
9. Муромцев С. Очерки общей теории гражданского права. М., 1877. Ч. 1. С. 2.
10. Муромцев. С. Указ. соч.
11. Гольмстен А.Х. Юридические исследования и статьи. 1894. Предисловие, VI-VII.
12. Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России. 1983. С. 221.
13. Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916; Беляев Н.А., Керимов Д.А., Пашков А.С. О методологии юридической науки. Методологические вопросы общественных наук. Л.: Изд-во ЛГУ, 1968; Честнов И.Л. Методология и методика юридического исследования: Учебное пособие. СПб., 2004; Брызгалов А.И. О некоторых теоретико-методологических проблемах юридической науки на современном этапе. Государство и право. 2004. № 4. С. 17-22; Шундиков К.В. К вопросу о методологии научных исследований реформы публичной власти в современной России. Правовая политика и правовая жизнь. 2007. № 2; Методология юридической науки: состояние, проблемы, перспективы: Сб. Вып. II. Под ред. М.Н. Марченко. М.: Юрист, 2008. Объемный перечень доктринальных источников представлен на эту тему в очерке: Белов В.А. Предметно-методологические проблемы цивилистической науки. Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики. Под общ. ред. В.А. Белова. М.: Юрайт-Издат, 2007. С. 129.
14. Шабалин А.В. Методологические вопросы правоведения. Саратов, 1972. С. 24.
15. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М.: Ста- тут, 1998. С. 34-35.
16. Керимов Д.А. Методология права. М., 2001. С. 52.
17. Степанов Д.И. Вопросы методологии цивилистической доктрины. Актуальные проблемы гражданского права: Сборник статей. Вып. 6. Под ред. О.Ю. Шилохвоста. М.: Норма, 2003. С. 5.
18. Слово «методология» производно от греческих слов «methodos» и «logos». «Methodos» у древних греков обозначало «путь, исследование, прослеживание» (см.: Краткая философская энциклопедия. М., 1994. С. 266). «Logos» - это понятие; мысль, разум (см.: Современный словарь иностранных слов. СПб., 1994. С. 346).
19. Бойцова В.В. Перспективы развития российского права. Государство и право на рубеже веков (материалы Всероссийской конференции). Проблемы теории и истории. М., 2001. C. 21.
20. Мартышин В.О. Совместимы ли основные типы понимания права? Государство и право. 2003. № 6. С. 18.
21. Суханов Е.А. Источники российского права: вопросы теории и истории. Учебное пособие. Отв. ред. М.Н. Марченко. М.: Норма, 2005. С. 38.
22. Мартышин В.О. Указ. раб. С. 9.
23. Цит. по: Стоянов А. Методы разработки положительного права и общественное значение юристов от глоссаторов до конца XVIII столетия. Харьков: Типография Чеховскаго и Зарина, 1862. С. ХII.
24. Пахман С.В. О современном движении в науке права. Вестник гражданского права. 2008. № 3. Т. 8. С. 200.
25. Колдин В.Я. Криминалистика: теоретическая наука или прикладная методология. Вестник МГУ, сер. «Право», 2000. № 4. С. 18.
26. Кедров Б.М. Классификация наук. Кн. 1-3. М., 1961-1985.
27. Мозолин В.П. Развитие гражданского законодательства на современном этапе (дискуссионные проблемы). Журнал российского права. 2005. № 7. С. 45.
28. Концепция развития гражданского законодательства. Вступит. сл. А.Л. Маковского. М.: Статут,
29. Степанов С.А. Блеск и нищета пандектистики (о традициях и нетрадициях русского гражданского права). Проблемы теории гражданского права. Вып. 2. Институт частного права. М.: Статут, 2006. С. 151. 2009.
