Об
активной легитимации
к иску при оспаривании права
В. ЛАПАЧ
В цивилистической науке нет, пожалуй, более очевидного и естественного предмета для совместного обсуждения исследователями материального и процессуального гражданского права, нежели право на иск. Представление об иске как правовом способе защиты субъективного гражданского права формировалось в противостоянии двух основных теорий иска. Первая из них - материально-правовая - исходила из того, что юридическое значение имеет лишь то притязание (утверждение), на которое истец имеет право, или, другими словами, право на иск выводилось из существования у истца действительного, но нарушенного ответчиком материального субъективного гражданского права.
В процессуальном законодательстве нового времени идея, опирающаяся на римское понимание иска (actio), нашла свое воплощение во Французском гражданском процессуальном кодексе (Code de procedure civile), вступившем в силу с 1 января 1807 г. В этом законе, органически взаимосвязанном с ФГК, иск (demande) понимался именно как осуществление - actio - права на истребование по суду должного от ответчика. Нашедшая позднее развитие в трудах немецких процессуалистов эта теория, однако, заметно ослабла под влиянием последующего процессуального законодательства (Пруссии, Австрии, России), которым право на обращение к судебной власти основывалось не на субъективном гражданском праве. Отмечая это обстоятельство, Е.А. Нефедьев писал о том, что «право судебной защиты связывается в современных законодательствах не с обладанием отдельным гражданским правом, а с обладанием гражданской правоспособностью, так что в обращении к суду с просьбой о судебной защите осуществляется не право защищать судебным порядком данное субъективное гражданское право, а лишь способность обладать последним». В советской науке гражданского процессуального права учение о праве на иск было существенно развито за счет разработки категории гражданской процессуальной правоспособности, которая продвинула теорию в понимании оснований участия в процессе не только истца, но и иных лиц. Но сама идея о правоспособности как исключительной предпосылке права на иск справедливо считается одной из аксиом процессуальной науки.
Вместе с тем существует проблема, которая, как представляется, не полностью разрешается исходя из понимания правоспособности в качестве предпосылки права на иск (и в материальном, и в процессуальном смысле). Это проблема управомоченности к делу (legitimatio ad causam), каковым термином, по Е.В. Васьковскому, «обозначается в западной литературе субъективная связь сторон с предметом процесса, т.е. право истца на заявляемое им против ответчика требование (активная легитимация) и обязанность ответчика быть ответственным по этому требованию (пассивная легитимация)». Важно отметить, что пассивную легитимацию Е.В. Васьковский считал одним из относительных предположений процесса, тогда как активная легитимация понималась им в качестве наличности у истца юридического интереса (благоприятного изменения его прав и обязанностей по отношению к ответчику в случае выигрыша дела) и относилась к абсолютным предположениям процесса: без интереса нет иска. Конечно же, в общем случае активная легитимация действительно представляет собой важнейшую процессуальную презумпцию, в отсутствие которой дальнейшее движение дела и невозможно, и бессмысленно. При возбуждении производства по делу суд не может не руководствоваться этой презумпцией, однако при разрешении спора по существу указанное предположение может и не найти своего подтверждения, следствием чего должен явиться отказ в иске. В литературе описано любопытное положение, когда суд отказывает в иске о признании недействительным объективно недействительного договора только на том основании, что истец не доказал, в чем же состоит его интерес. В результате опровержения презумпции об активной легитимации истца ничтожная сделка, которая считается таковой и без судебного решения, в силу судебного постановления имеет (или приобретает?) юридическую силу. Это означает, что стороны по отношению друг к другу имеют комплекс взаимных прав и обязанностей, которых не было бы, не предъяви истец свое требование. Конечно, при этом может быть поставлен вопрос, не является ли в таком случае именно судебное решение основанием возникновения гражданских прав и обязанностей (ст. 8 ГК РФ)? Однако ответ на него требует отдельного глубокого исследования. Скорее всего, мы сталкиваемся с недостаточно ясным по механизму (да и по последствиям) явлением исцеления судебным актом ничтожной сделки в интересах стабильности оборота даже ценою определенного ущемления интересов правопорядка. Говоря иначе, в отсутствие доказанного (легитимированного) интереса истца судебная практика предпочитает вместо отсутствия взаимных прав и обязанностей сторон как следствия ничтожной сделки, закрыв глаза на ее недействительность, констатировать «по умолчанию» фикцию субъективных прав и обязанностей. Поскольку при таком развитии дела повторное обращение истца в суд по тому же основанию и к тому же ответчику исключается, возникает вопрос о том, не может ли истец воспользоваться иной процессуальной возможностью и оспорить, в отрыве от доводов о недействительности сделки, субъективное право ответчика как таковое? Думается, ответ может быть только отрицательным, поскольку единственным инструментом уничтожения прав по ничтожным сделкам является сам закон: недействительная сделка не влечет юридических последствий, за исключением тех, которые связаны с ее недействительностью, и недействительна с момента ее совершения (п. 1 ст. 167 ГК РФ). С другой же стороны, вопрос этот не кажется столь уж абсурдным ввиду широко распространившейся в последнее время практики оспаривания права.
Центральным институтом всякого правопорядка является институт права собственности, образуемый в объективном праве системой норм, создающих юридические модели допускаемого и поощряемого правом поведения. Норма, реализованная в конкретном общественном отношении, выступает (совместно с юридическим фактом) основанием субъективного права, которое государство обязано признавать, соблюдать и гарантированно защищать (ст. ст. 2, 45, 46 Конституции РФ). Гарантия защиты субъективного права есть, таким образом, непременное условие не только наличия и осуществления самих субъективных прав, но и общая предпосылка построения и функционирования объективного права. Не углубляясь сейчас в исключительно сложную проблематику субъективного права, будем исходить из наиболее распространенного представления о нем как о гарантированной государством (законом) возможности лица осуществлять свое право путем совершения определенных действий или требования определенного поведения от других. Типичными представителями субъективных гражданских прав являются права абсолютного типа (право собственности и исключительные права) и обязательственные права (требования).
В теоретическом плане приведенные положения являются аксиоматичными, однако в практическом отношении существует немало проблем, нерешенность которых ослабляет гарантии субъективных прав, не позволяет обеспечить их эффективную защиту. Одной из таких проблем является, на наш взгляд, проблема объективной действительности защищаемого субъективного права. Речь идет о том, что субъективное право, вместе с социальными благами, обеспечиваемыми личности государством, и правосубъектностью образуют правовой статус лица, который, как верно отмечала Р.О. Халфина, как таковой есть объективная реальность: «Даже те его элементы, которые создают лишь возможность возникновения определенных отношений, тоже являются объективной реальностью, поскольку возможность обеспечивается определенными правовыми средствами для претворения ее в действительность». Если объективной реальностью является статус в целом, то, естественно, свойство целого переносится и на части такового, в том числе и на субъективные права. Но всегда ли находит этот вывод подтверждение в гражданском законе?
Так, закон указывает на возможность недействительности: сделок, актов государственных органов и органов местного самоуправления (ст. ст. 12, 417), брака (ст. 21), требования (ст. ст. 146, 308, 390), основания обязательства (ст. 147), соглашения об изменении сроков исковой давности (ст. 198), договоров и условий договоров (ст. ст. 339, 362, 459), обязательства (ст. 376), торгов (ст. 459), актов сдачи или приемки результатов работ (ст. 753), запрета уступки денежного требования (ст. 828), индоссамента (ст. 880); договоров: продажи недвижимости (ст. 550), продажи предприятия (ст. ст. 560, 562), аренды здания или сооружения (ст. 651), аренды предприятия (ст. 658), кредитного договора (ст. 820), банковского вклада (ст. 836), страхования (ст. 930) и др.; завещания (ст. 1131).
Этот далеко не исчерпывающий перечень недействительных сделок и актов включает в себя также несколько случаев, когда, исходя из грамматического толкования нормы, теоретически еще может быть поставлен вопрос о недействительности субъективного права. Однако ближайший анализ показывает, что «недействительность требования» есть прямое и непосредственное следствие недействительности порождающей его сделки. Так, согласно ст. 146 ГК можно видеть, что лицо, передающее право по ценной бумаге, несет ответственность за недействительность соответствующего требования, но не за его неисполнение. Ст. 390 ГК также говорит о том, что первоначальный кредитор, уступивший требование, отвечает перед новым кредитором за недействительность переданного ему требования, но не отвечает за неисполнение этого требования должником. Представляется, однако, очевидным, что выражение «недействительность требования» есть на самом деле хорошо известное в праве явление редукции, в силу которого недействительность основания требования (сделки) поражает и самое требование, признаваемое несуществующим. Если же должник не исполняет требование нового кредитора в связи с отпадением основания обязательства (например, вследствие уплаты долга цеденту в соответствии с п. 3 ст. 382 ГК), опять же, имеет место отнюдь не недействительность требования цессионария, а полное отсутствие такового ввиду ничтожности самой цессии (риск неблагоприятных последствий лежит на новом кредиторе).
Таким образом, недействительностью в гражданском праве могут быть поражены лишь сделки и акты, но не права. Этот вывод касается не только обязательственных прав (как показано выше), но и, в первую очередь, прав абсолютного типа - права собственности и исключительных прав.
Новые экономические явления в современной действительности привели к заметному усложнению многих явлений юридического быта, появлению целого ряда понятий, которые пока еще с трудом встраиваются в систему традиционных цивилистических представлений и вызывают существенные осложнения при попытках их практического освоения. Одним из таких понятий является «оспаривание права» - явление, которое лишь на первый взгляд кажется ясным. Суды охотно принимают и рассматривают иски, предметом которых является требование о признании недействительным того или иного субъективного права - чаще всего права собственности на недвижимое имущество или отдельных исключительных прав. Типичными стали формулы исковых требований: «ООО «Фирма «Фантазия» обратилось в Арбитражный суд г. Москвы с иском к ООО «Премьер М» о признании недействительным права собственности ООО «Премьер М» на нежилое здание по адресу: г. Москва, ул. Б. Полянка, д. 24/2, стр. 4и признании права собственности истца на указанное здание».
При этом как-то забывается то обстоятельство, что до 1998 г. никто даже не помышлял оспаривать субъективное право, требуя признания его (права!) недействительным.
По всей видимости, в таких случаях «срабатывает» аналогия с недействительными сделками или актами, хотя оснований для этого не просто недостаточно - их вообще не существует. Практика складывается ошибочная и, на наш взгляд, даже опасная, поскольку ею подрывается один из основных принципов правопорядка - принцип незыблемости субъективных прав.
Когда в тексте закона или судебного акта встречается выражение «оспоренное право» или «право может быть оспорено в судебном порядке», необходимо сразу же определиться в том, что речь идет о так называемом субъективном праве, то есть принадлежащем лицу вещном, обязательственном или исключительном праве, предоставляющем его обладателю некие активные правомочия и (или) права требовать определенного поведения от обязанных лиц.
Возможность оспаривания субъективного права нельзя смешивать с оспариванием норм объективного права, то есть нормативных и управленческих актов того или иного уровня, которые подлежат в особом порядке «нормоконтролю» со стороны разных звеньев судебной системы - конституционного суда, судов общей юрисдикции и арбитражных.
Субъективное право как предмет оспаривания может быть только правом имущественным или исключительным, причем обладающим полной или ограниченной оборотоспособностью, допускающей возможность универсального или сингулярного преемства в праве. Действительно, тот, кто оспаривает право, как правило, доказывает, что данное право принадлежит не ответчику, а истцу или третьему лицу, а это значит, что право в принципе находится или может находиться в обороте. Поэтому личные неимущественные права, неразрывно связанные с личностью их обладателя и, следовательно, неотчуждаемые по своей природе, оспорены быть не могут (ни как таковые, ни по основанию их возникновения).
Одно из первых упоминаний о возможности оспаривания права в новейшем законодательстве приведено в Федеральном законе РФ от 21 июля 1997 г. № 122-ФЗ «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним», в ст. 2 которого содержится важное указание о том, что государственная регистрация является единственным доказательством существования зарегистрированного права, причем зарегистрированное право на недвижимое имущество может быть оспорено только в судебном порядке. Понятно, что данное правило распространялось лишь на традиционные объекты недвижимости, обнаруживающие прочную связь с землей.
Несколько позже, опираясь на содержащееся в ст. 130 ГК РФ расширительное указание на то, что к недвижимым вещам относятся также подлежащие государственной регистрации воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания, космические объекты, аналогичные положения были восприняты Кодексом торгового мореплавания Российской Федерации от 30 апреля 1999 г. (ст. 33), Кодексом внутреннего водного транспорта Российской Федерации от 7 марта 2001 г. (ст. 16), которые также предполагают возможность судебного оспаривания зарегистрированного права на морские и речные суда. В последнее время подобная смысловая экспансия наблюдается и в появлении возможности оспаривания исключительных прав на товарный знак согласно ст. 28 Закона «О товарных знаках, знаках обслуживания и наименованиях мест происхождения товаров» (в редакции Федерального закона РФ от 11 декабря 2002 г. № 166-ФЗ), тогда как Патентный закон отказался от первоначального понятия «оспаривание патента» в пользу «признания патента недействительным» (ст. 29 в ред. Федерального закона РФ от 7 февраля 2003 г. № 22-ФЗ).
Оспаривание зарегистрированного права, как бы терминологически эта мысль ни выражалась, представляет собой один из способов защиты гражданских прав, однако в ст. 12 ГК РФ, устанавливающей перечень способов такой защиты, мы не встретим прямого упоминания об оспаривании права, тогда как содержатся указания на такие, внешне близкие способы защиты, как признание права; восстановление положения, существовавшего до нарушения права, и пресечение действий, нарушающих право или создающих угрозу его нарушения; признание оспоримой сделки недействительной и применение последствий ее недействительности, применение последствий недействительности ничтожной сделки; признание недействительным акта государственного органа или органа местного самоуправления.
Каждый из этих способов, выступая в самостоятельном качестве, связан одновременно с оспариванием права другого лица. По сути, можно рассматривать три варианта:
- оспаривание сделки, лежащей в основании зарегистрированного права (включая сюда и применение последствий недействительности ничтожной сделки);
- требование признания недействительным акта органа власти или управления;
- в связи с тем, что ст. 12 ГК РФ содержит неисчерпывающий перечень способов защиты и допускает применение иных способов, предусмотренных законом, исходить из буквального текста вышеуказанных законов, говорящих о «судебном оспаривании зарегистрированного права», считая это тем самым иным способом.
Однако последний вариант не может иметь место как самостоятельный способ защиты права.
Прежде всего следует отметить, что оспаривание зарегистрированного права нельзя рассматривать в качестве способа защиты субъективного гражданского права, если лицо, оспаривающее status quo, не имеет собственных материально-правовых притязаний в отношении того же имущества либо однородного права на имущество. А это значит, что от оспаривающего право лица требуется не простая заинтересованность (как, например, в случае требования о применении последствий недействительности ничтожной сделки), а заинтересованность квалифицированная, выражающаяся в том, что истец должен потребовать признания за ним права, однопорядкового с оспоренным. Например, не может оспаривать зарегистрированное право собственности на имущество его арендатор, залогодержатель, доверительный управляющий, поскольку права последних на имущество, с учетом даже всех вещно-правовых их компонентов, являются правами иного порядка, нежели права собственника.
Однако наиболее серьезное возражение против прямого оспаривания права состоит в том, что интересы стабильности гражданского оборота должны исключать, на наш взгляд, даже мысль о том, что в результате оспаривания может быть установлена недействительность предшествующего зарегистрированного права. Если право существует, оно всегда действительно. Если недействительны основания, приведшие к незаконной регистрации права, то следствием этого будет отсутствие (несуществование) ранее зарегистрированного права, но ни в коем случае не недействительность такового. Речь может идти в подобных случаях о вымышленных, воображаемых правах, о режиме фактического владения и пользования, о возникновении в этой связи кондикционных обязательств, но никак не о недействительности права. Эта сторона вопроса, к сожалению, теоретически не разработана и практически не освоена. Более того, развитию и укреплению сомнительной идеи о возможности «недействительности права» способствует, как это ни прискорбно, и высший арбитражный суд РФ, с легкой руки которого в юридический лексикон внедрен потрясающий воображение оксюморон - «незаконный собственник». Использование таких терминов, как «недействительность права» либо «незаконный собственник», является недопустимым - их место в одном ряду с очевидно бессодержательными терминами: «жареный лед», «круглый квадрат», «злейший друг» и т.п.
Признание недействительной соответствующей сделки в целях оспаривания права представляется наиболее эффективным путем, однако существует неопределенность в том, каким образом судебное решение о применении последствий недействительности, касающееся только сторон ее (часть вторая ст. 167 ГК), может распространить свое действие на регистрацию права. С другой стороны, попытка «взять быка за рога» и предъявить иск о недействительности регистрации к регистрирующему органу непосредственно или же привлечь его к участию в деле в качестве соответчика не основана на законе. Так, М.Г. Пискунова совершенно правильно замечает, что законом не предусмотрено такое основание прекращения права собственности, как признание недействительности проведенной регистрации права, равно как и выданного учреждением юстиции свидетельства о регистрации права. Но какой же ею предлагается выход из положения? «Предметом иска должно быть признание недействительным правоустанавливающего документа, на основании которого была внесена регистрационная запись - договора купли-продажи, постановления о предоставлении земельного участка, свидетельства о праве на наследство и пр.». Это предложение представляется не вполне корректным. Равным образом, как невозможна недействительность права, так же точно в юридическом понятийном аппарате недопустим оборот недействительность правоустанавливающего документа. Если точно, то следует говорить только о недействительности сделок либо управленческих актов как оснований возникновения гражданских прав и обязанностей (ст. 8 ГК). Именно недействительность этих оснований и позволяет говорить об отсутствии субъективных прав с момента совершения сделки либо акта.
К сожалению, в правоприменительной практике эти соображения (в значительной степени догматические), в отсутствие разъяснений высших судебных инстанций, пробивают себе дорогу с большим трудом. Можно назвать лишь единичные случаи, когда суды разрешают подобного рода споры в строгом соответствии с духом закона. Так, ФАС Восточно-Сибирского округа уже неоднократно формулировал свою позицию по рассматриваемому вопросу следующим образом:«Статьей 12 Гражданского кодекса Российской Федерации установлено, что защита гражданских прав осуществляется как перечисленными в ней способами, в том числе и путем признания права, так и иными способами, предусмотренными законом.
Таким образом, перечень способов защиты гражданских прав не является исчерпывающим, однако использование других способов защиты права допускается Гражданским кодексом Российской Федерации только при наличии прямого указания закона.
Ни статьей 12 Гражданского кодекса Российской Федерации, ни другим действующим законодательством не предусмотрено такого способа защиты права, как признание права недействительным (в данном случае - права собственности)».
Однако само существование таких примеров, довольно редких ныне по своей юридической безупречности и корректности, намечает, видимо, один из немногих (если не единственный вообще) способов реализации того, что в законе именуется «оспариванием зарегистрированного права». Такое оспаривание должно состоять не в признании недействительным зарегистрированного права или регистрационного действия, а в доказывании оснований недействительности сделки или незаконности административного акта, являющегося основанием для регистрации права, при одновременном предъявлении истцом требования о признании за ним права, однородного зарегистрированному. Настаивая на обязательности последнего условия, мы хотели бы подчеркнуть, что обыкновение римских юристов рассматривать систему субъективных гражданских прав как систему исков, при всей его архаичности, вполне может быть переосмыслено и для современных случаев «оспаривания права». То есть, нет иска - нет и права. Если истец, оспаривая чужое право, не утверждает о наличии именно у него однородного права, это есть отчетливый признак отсутствия у такого истца фактов активной легитимации к иску: «В процессе нередко обнаруживается, что требование, заявленное истцом, по своему объективному составу, т. е. по содержанию и объекту, если существует вообще, то принадлежит не истцу, а другому лицу; или обязанность, возлагаемая иском на ответчика, если вообще существует, то не в лице данного ответчика, а иного лица. Обобщая оба случая, можно было бы сказать, что указанное истцом и действительное спорное правоотношения не совпадают в субъектах».
Важно понимать, что современная формула «оспаривания права», некритически и весьма неосторожно внедренная в законодательство последнего времени, не представляет собой никакого откровения, не является ни нормативной новеллой, ни теоретической конструкцией. За нею нет ничего, кроме редукции недействительности основания соответствующего права - сделки или же акта. И тогда оказывается, что «оспаривание права» сводится, в конечном счете, к обоснованию недействительности этих правопорождающих юридических фактов.
