Герольд Бельгер: Я хотел бы, чтобы у меня судьба была как у Гёте

Как мы уже сообщали, известный казахстанский писатель Герольд Бельгер лежит сейчас в Совминке – Центральной  клинической больнице Медицинского Центра Управления делами Президента, куда он попал 21 января в очень тяжелом состоянии. В приемной  у него  даже произошла остановка сердца. Это у него уже шестой инфаркт. Врачи делают все возможное, чтобы поставить его на ноги, жизнедеятельность организма поддерживается специальными методами, включая аппаратное дыхание. В результате реанимационных мер, состояние его стабилизировано, но, тем не менее, оно еще остается тяжелым. Предлагаем вниманию всех - кто следит за состоянием нашего Гер-ага, кому небезразличны его самочувствие, здоровье, кто  сопереживает и желает ему  скорейшего выздоровления - интервью, которое он ранее давал нашему журналисту. Здесь он говорит о себе, о творчестве, о любви к земле казахской, к Казахстану, который он считает своей родиной, о смысле жизни… 

- Я не остановился (смеется). Куда  выслали нас, туда и приехали – в  колхоз имени Ленина Октябрьского района Северо-Казахстанской области. Сейчас этот район называется Шал-Акинский, а  село – имени Ибраева.  Места там очень красивые, живописные, на берегу Есиля. Мы были единственной  немецкой семьей в этом  ауле, не  считая одного русского, так   что я  вырос  в чисто казахской среде, учился в  казахской школе. 

- Отец мой был военным фельдшером, заведовал фельдшерско-акушерским пунктом и обслуживал более десяти казахских сел. Я их хорошо помню – Коктерек, Жанажол, Жана-талап, Мектеп, Каратал, Орнек и так далее. Отец  принял 1200 появившихся на  свет казахских детей. Он был отличником здравоохранения СССР, отличником  просвещения КазССР, депутатом районным, областным. Его все любили, ему доверяли и для  аульчан Карл-ага или Белеке был самым уважаемым человеком, а  фамилия Бельгер стала  в  окрестностях синонимом слова «врач». Сельчане так и говорили: показался районному бельгеру, осмотрел областной бельгер, бельгер сказал мне то-то. То есть любой  врач был для них бельгером. Отец 33 года жил на Волге, 30 лет – в Северном Казахстане и 31 год в Узбекистане. 

Мама, Анна Давыдовна, работала санитаркой в  медпункте  и ее тоже очень любили. Она, как и отец, хорошо понимала  по-казахски, но не  говорила. Зато у  нее была  феноменальная  память, она знала всех детей в  районе, кто, где и когда  родился, как его назвали. По рассказам мамы, я  даже составил свое родословное древо из нескольких поколений. Одна из моих сестер Эльма тоже окончила казахскую школу.

- Моя жена Раиса Закировна более полувека преподавала  в  школе русский язык и литературу. В ней течет татарская, украинская и мордовская кровь. Она хорошо знает моих казахских друзей-писателей, постоянно пропагандировала их произведения. 

Дочь Ирина  у меня  единственная. В отличие  от моих друзей-казахов, у меня  все по одному: одна жена, как это ни странно (смеется), одна дочь, один внук и одна  правнучка. Ирина окончила театральный институт, была  актрисой, сейчас кинорежиссер, живет и работает в Москве. Зять мой двадцать лет протанцевал в знаменитом московском ансамбле имени Моисеева, затем был балетмейстером, руководил своим ансамблем. 

- Не было и нет. В Германии материально я, возможно, жил бы лучше, благополучнее, у меня было бы  все, но  я был бы там не востребован. Если бы мне было лет 40, я, может быть, мог бы еще себя утвердить. А поскольку мне уже за 70, там, в Германии, я буду рядовым пенсионером, который будет есть хорошую колбасу, пить хорошее пиво, но никому не будет нужен.

Здесь я  себя  чувствую полноценным человеком, гражданином, востребованной личностью, ко мне постоянно приходят, я печатаюсь, занимаюсь общественной деятельностью, у меня берут интервью. И то, что я пригодился стране, в которой живу десятки лет, является моим главным философским, духовным, социальным стержнем. 

Я  первый в Казахстане получил орден «Парасат» и очень горжусь этой высокой наградой. Не казаху, не  русскому, а именно мне, немцу, дали. Прожив с казахами более полувека, я от и до проникся казахским духом.  Когда я был депутатом Верховного совета, часто выезжал в области, особенно в Павлодар, Семипалатинск – на родину Абая, Ауэзова. Как-то при очередной поездке в  честь меня накрыли дастархан, и в конце один старец говорит, Гереке, дай бата. То есть благожелание. Я, смутившись, ответил, что не в  такой степени стал казахом, чтобы произносить бата. Тогда один казах сказал: «Ай, Гереке, кроме тебя  у нас разве остались казахи?». У меня есть книга «Эль», в которой описана моя любовь к родной земле, к родной стороне – Казахстану.  

- Да, так задумано. «Ель» очень богатое  слово, означающее родную сторонушку, родной край, аул, народ, землю, где  капнула первая  капля от моей пуповины. В русском языке нет такого богатого слова. Я долго думал, как написать это слово, чтобы его истинный смысл был понятен всем. Если по казахской грамматике написать «ел» без мягкого знака, то получится, «я кушал, ел». Если  с мягким знаком – «ель», то получится дерево ель, которое казахи называют шырша.  Поэтому  я написал с  оборотным «Эль». Для меня очень важно сохранить и звучание, и смысл этого слова, передающее суть моей любви к казахской земле. Поверьте, это не  показной патриотизм, это действительно большая любовь, привязанность. Я всегда подчеркиваю, что меня  сделали человеком три субстанции – родители, родной аул и книга.  Они неотделимы друг от друга. Я глубоко благодарен аулу и одно из моих произведений так и называется «Аул». В нем я описываю, каким был казахский  аул раньше, и каким его сделали в годы независимости. 

К  великому  сожалению, сейчас везде и во всем чувствуется колоссальная деградация казахского духа. Таких казахов, которые были в  военные и послевоенные годы, на мой взгляд, уже нет. Мои братья  теряют свои лучшие национальные качества, нивелируются, унифицируются, глобализируются…

- Искренность, задушевность, открытость, сердечность, терпение, отсутствие лицемерия, двуличности.  Казахи всегда были честными по отношению ко всем и ко всему, в том  числе к  моим родителям, ко мне. Я был любимчиком аула, про меня  уважительно говорили «Белекенин баласы», то есть сын Бельгера, меня называли Кира от имени Гера. Когда  во время  студенчества  я приезжал домой,  весь  аул выходил ко мне навстречу, меня  приглашали из дома в дом, резали барана, готовили вкусный куырдак, бешбармак, пекли баурсаки, расспрашивали о жизни в  городе, рассказывали свои новости и радовались моим небольшим подаркам: я им всегда привозил чай и сладости. Сейчас настали другие времена, и казахи стали другими. 

- Расчетливыми, холодными, завистливыми, больше о бизнесе думают. Я не злорадствую, а говорю очень искренне и тоскую по добрым ушедшим временам. Думаю, я  имею моральное и гражданское право говорить открыто, без фальши и лучшие прогрессивные казахские умы это  понимают и не обижаются, когда я  резко критикую даже близких своих друзей. У  казахов есть мудрая  пословица, которая в переводе на  русский означает: враг скажет так, что развеселишься, а друг скажет так, что заплачешь. Своему Казахстану  я желаю только добра и руководствуюсь взглядом Абая. Никто сильнее, чем Абай, не критиковал казахов, никто не  говорил о своем народе более острых и горьких слов, чем Абай. О России никто  не  говорил более горьких слов, чем Достоевский, Лермонтов, Салтыков-Щедрин. А делали они это  из великой любви к своей Родине. 

- Действительно, русскую часть населения настораживает переход на полный государственный язык. Лично я – убежденный сторонник  казахского языка и своим творчеством постоянно его пропагандирую, все мои произведения  связаны с  казахской аурой, с казахской культурой. Даже изучая Гете, сравниваю его с Абаем, нахожу общие духовные корни, созвучие. У меня есть книга «Казахское слово», в котором я описываю богатство, выразительность, образность, сочность, мощь казахского языка, и эта книга  вышла и у  нас, и в  Москве. Также в нескольких номерах газеты «Жас Алаш» опубликовал статью «Тилтолгак». Это мои рассуждения  о современном  казахском языке.

Также составил книгу о творчестве Абая на  казахском, немецком и русском языках.  Я твердо убежден, что в Казахстане государственным языком должен быть только казахский язык,  я входил в правительственную комиссию по разработке этого важного вопроса и являюсь одним из основоположников этой идеи. Раз ты живешь в Казахстане, надо признать его культуру в лучшем смысле этого слова и принять ее всем сердцем и душой. А  вообще я  поддерживаю все народы, которые культивируют свое национальное достоинство – язык. 

- Из немецкого во мне остались пунктуальность, дотошность, аккуратность, некоторая назойливость, педантичность, душевная опрятность. Я не позволяю себе быть шалтай-балтаем, держу себя в жесткой узде, работаю четко по графику и плану. 

Как-то один казахский писатель написал обо мне: в каждом его предложении чувствуется, что он немец. Он, видимо, хотел ущипнуть меня, что я не казах и не  русский. А я воспринял это как самую высокую оценку. Если, несмотря на мою оказахованность, во мне проглядывается что-то немецкое, значит, я не  потерял свою национальную самобытность, и это похвально.

- Я всегда искал ответ на этот вопрос и еще в детстве спрашивал себя, для чего я живу? Зачем я нужен? Есть ли смысл в моем бытие, в моих произведениях? А сегодня как литератор смысл жизни определил бы по-достоевски: будить человека в  человеке, чтобы мы  были людьми, не оскотинились.  Настоящая, не коммерческая литература должна пробуждать  в человеке духовность, показывать, что не брюхо должно быть впереди,  а душа. 

Сегодня все хотят скорее хапнуть, урвать, в Алматы страшно смотреть на пробки, некоторые по две-три машины покупают, строят хоромы. Алчность, ненасытность, боюсь, погубят казахов, приведут к большой трагедии. Если какой-то чиновник позволяет себе зарплату в десятки, сотни тысяч долларов, то о чем можно говорить?  Верхушка оторвана от народа, не думает о своей стране, ее будущем, о национальности, патриотизме, и это самая большая опасность для Казахстана и казахской нации, что очень тревожит меня. 

- У меня  вообще никакого страха нет. Дело в  том, что немцы после выселения в Казахстан какое-то время находились под колпаком комендатуры, каждый месяц туда приходили и расписывались, что ты на месте, никуда не удрал.  Это были унизительные процедуры, и я проходил их четыре года, начиная с 16 лет, и это меня закалило на всю жизнь. 

К слову, я один из первых среди немцев получил паспорт и опять-таки благодаря казахам. А сейчас, когда мне уже порядком, чего я должен бояться, от чего я должен дрожать? Боюсь только неожиданной кончины и, хотя  я по натуре  атеист, все же прошу некую Высшую силу помочь мне осуществить свои творческие планы, выпустить задуманные книги.

Когда у меня был инсульт, я понял, что еще очень многое  не  сделал и в последние годы работаю напряженно, издаю по несколько книг в год. Я внушил себе, что Абсолют дал указание: в тот день, когда ты бросишь перо, я тебя заберу.  А пока ты пишешь, я тебя не трогаю. 

Я хотел бы, чтобы у меня судьба была как у Гёте. Он очень хотел закончить «Фауста». Закончил в 82 года и  сказал: «Благодарю Тебя, Бог, я все выполнил,  я все сделал. Остальные дни для меня – просто как подарок». Через шесть месяцев он умер. 

Вот бы и мне написать все, что задумал и сказать: «Я все выполнил, рахмет!».