«Гибридная война Афганистана»

Несмотря на то, что все внимание мировых СМИ сейчас приковано к Сирии и беженцам из Ближнего Востока в Европу, все более накаляется обстановка в соседствующим с нами с нашим регионом Афганистане. Противоречивые новости об объявлении талибами войны террористической группировке под названием «Исламское государство» («ИГ»), новые удары западных держав, обострение военных действий внутри страны порождают опасения по поводу дальнейших сценариев и угроз для региона из зоны нестабильности.

Для того чтобы попытаться разобраться в ситуации, Zakon.kz решил побеседовать с известным востоковедом, афганистом, бывавшим в Афганистане неоднократно на протяжении уже многих лет, профессором Александром Князевым.

Расклад непростой и, что важно, не статичный. Сейчас есть модное определение современных войн — «гибридные». Так, вот, в Афганистане и военные события, и в целом политический процесс всегда носили по-своему «гибридный» характер… Весь период письменной истории, можно сказать. В 1992-м году, когда моджахеды заняли Кабул, сформировали органы власти, … и несколько месяцев шла война между таджикскими отрядами президента Бурханутдина Раббани и пуштунскими — премьер-министра Гульбетдина Хекматиара. При этом две других этнополитических группировки — узбекская генерала Дустума и хазарейская «Хезби Вахдат» могли в течение одних только суток многократно переходить на ту или иную сторону…. Это может показаться чрезмерно экстравагантным, но это факт. Факт, который во многом продиктован сложной этнической, религиозной структурой общества, разнонаправленностью интересов регионов, незавершившимся процессом формирования государства и политических элит в том числе.

Вообще применительно к Афганистану говорить просто о «политических силах» было бы неверно. В афганских реалиях имеют значение «военно-политические силы», то есть, обладающие либо действующим, либо способным оперативно мобилизоваться военным потенциалом. Сейчас можно уверенно говорить о такой силе, как «Талибан».

Под понятием «Талибан» сегодня часто понимаются самые разные группировки, воюющие в Афганистане, хотя, строго говоря, сегодняшний «Талибан» — доминирующая, но не единственная из воюющих группировок, подчиненная Шуре (совету) в пакистанском городе Кветта. В основе кветтинского «Талибана» — группировка, вышедшая из «Талибана» 1990-х годов. Ее сегодняшний лидер - Мулла Мохаммад Мансур Ахтар, недавно сменивший на посту Муллу Омара. Хотя в обиходе талибами называют и боевиков «сети Хаккани», и партию «Хезби Исломи» Гульбетдина Хекматиараь - это в корне неверно. Они имеют различные источники финансирования и соответственно цели и задачи, часто воюя и между собой.

Общее между ними – фактор пуштунского этнического национализма, который временами, особенно у хекматиаровцев и в «Талибане» может превалировать над идеологией радикального исламизма. «Сеть Хаккани», группировка Сироджиддина Хаккани», ее изредка называют еще «Талибаном Мирамшаха», по названию пакистанского города Мирамшах, где находится их основная штаб-квартира, в наибольшей степени из названных троих связана с неафганскими террористическими группами и наименее самостоятельна, в большей степени ангажирована внешними игроками. Хотя, это ко всем относится.

Другой серьезной военно-политической силой является бывший так называемый «Северный альянс». История его известна, после гибели в 2001 году Ахмадшаха Масуда и окончательно после смерти в 2011 году Бурханутдина Раббани это объединение, основой которого является таджикская партия «Джаммати Исломи», «Исламское общество», начала фрагментироваться. Многие из лидеров, получив должности в правительствах Карзая, а потом Ашрафа Гани, увлеклись собственной карьерой. Возник и латентный конфликт между региональными составляющими таджикской общины – панджшерскими, бадахшанскими, мазари-шарифскими, гератскими. Это проявление одной из особенностей Афганистана – ярко выраженных региональных эгоизмов.

Но события последнего времени показывают их способность быстро отложить в сторону внутренние противоречия и консолидироваться. Отрядам этой группировки, которые не входят в состав официальных силовых структур, принадлежит, кстати, заслуга в недавнем освобождении от талибов Кундуза, параллельно они же отстояли от наступления талибов столицу провинции Фарьяб – город Меймане, и Газни. Насколько мне известно, сейчас идут переговоры между основными лидерами с целью объединения усилий по противостоянию активизации «Талибана». Наиболее крупной и значительной фигурой в этой группе, на мой взгляд, является Ата Мохаммад Нур – бывший губернатор провинции Балх, де-факто контролирующий еще и близлежащие провинции. Он является и формальным руководителем «Джаммати Исломи».

В неплохих отношениях с «Джаммати Исломи» находится шиитская партия «Хезби Вахдат». Она представляет этнических хазарейцев, которые в силу своей шиитской принадлежности в противостоянии суннитским радикалам всегда находятся в особом положении, что делает их очень боеспособными, идеологическим мотивированными. Ядром проживания хазарейцев являются центральные провинции Бамиан, Дайкунди, Гур, но и на севере страны, в его центральной части, их немало, не менее трети в том же Балхе.

Правительство Ашрафа Гани трудно отнести к доминирующей в стране военно-политической силе. В пуштунской среде – а там существует очень сильная конкуренция между элитами двух племенных объединений, гильзаи и дуррани – его позиции достаточно относительны, поскольку он принадлежит к гильзаям, исторически в Афганистане игравших вторую роль. Это позволяет экс-президенту Хамиду Карзаю, который про происхождению относится к гильзаи, формировать сейчас достаточно сильную пуштунскую оппозицию действующему президенту, пока не военную, да и он слишком хитер, чтобы просто вступать в военные конфликты. В отличие от Ашрафа Гани, Карзай более тонко умеет взаимодействовать с непуштунскими авторитетами, как, скажем, с известным гератским региональным лидером, таджиком Исмаил-ханом. Нынешняя кабульская администрация, в которой в качестве премьер министра панджшерский таджик Абдулла Абдулла имеет расширенные полномочия, это результат не совсем добросовестных выборов прошлого года. Администрация сформирована на основе множества индивидуальных договоренностей, что делает ее неэффективной, достаточно сказать, что с октября прошлого года и до настоящего времени не до конца сформировано правительство. В том числе, до сих пор с приставкой «и.о.» существует министр обороны…

Ашраф Гани

Правительственные силы безопасности очень проблемны, хотя и многочисленны. Принадлежность военнослужащих к различным этническим группам, насильственная в ряде случаев мобилизация, низкий уровень подготовленности, организации и дисциплины, коррумпированность офицерского состава являются характерными чертами как армейских, так и полицейских сил. Афганские силовые структуры подвержены массовому дезертирству (до 50 тысяч военнослужащих ежегодно в последние 3-4 года). Имеется множество случаев вербовки военнослужащих противником, а также проникновения агентуры талибских группировок в воинские части. Во время последних кундузских событий талибы заблокировали правительственные силы в районе перевала Саланг и только неформальные отряды Северного альянса их оттуда вызволили и позволили пройти к Кундузу.

Ну, и нельзя не сказать о неафганских террористических группировках, не относящихся к талибам. Их множество и они очень разнообразны. Как правило, численность их невелика, чаще всего – по 10-15 человек. В том числе – и состоящих из выходцев из стран бывшего СССР, из Китая.

Например, в Кундузе, в районе Имамсахиба действует группа «Фатха» из 7 человек, все казахи из Казахстана. Руководит ею некий Шейх Тимур, одно эта группа связана с Сироджиддином Хаккани. В Бадахшане, в улусволи (уезде) Коране-Мунджан) действует чеченская группа из 7 человек, связанных с партией Хекматиара. И так далее. Эти группы, а их много десятков, если не сотен, очень подвижны. Они могут объединяться, а могут и воевать между собой, зачастую сориентированы сразу на нескольких внешних заказчиков.

Есть известный исторический и геополитический образ – «Большая игра», «Great Game». Она продолжается, да и в исторической ретроспективе практически все, что происходило в Афганистане примерно с начала XIX века было результатом внешних «игр». Очень пунктирно можно обозначить нынешние основные противостояния. С одной стороны – безусловно, США, с которыми взаимодействуют Пакистан, Саудовская Аравия, Катар, Турция, некоторые европейские страны. Но при этом, каждый имеет еще и свои интересы, иногда принципиально расходящиеся с американскими или еще с кем-то из названных. Ярким примером может служить судьба проекта газопровода ТАПИ: США и Саудовская Аравия являются его основными участниками, а Катар и в меньшей степени Турция – противниками. В Пакистане элита раздроблена по ее внешнеполитическим предпочтениям. Даже внутри одного ведомства, являющегося главным модератором почти всех афганских процессов – Службе межведомственной разведки, ISI, – многие сотрудники могут одновременно работать с конкурирующими между собой внешними центрами. Это бизнес, ничего личного.

А через них осуществляется кураторство всеми террористическими группировками. Сейчас в пакистанской военной элите заметно и быстро растет влияние Китая. И получается, что одной группировке ISI дает команду дестабилизировать регионы по маршруту ТАПИ, а другой – по регионам, где планирует свои проекты КНР… Это очень сложные схемы. Интересы России проявляются, на мой взгляд, достаточно слабо, хотя в значительной части афганского общества и в элите есть ожидания российской активности, прежде всего в области экономического сотрудничества.

Но пока все ограничивается сферой безопасности в формате российско-таджикских отношений в основном под эгидой ОДКБ. Иран непосредственно соседствует с Афганистаном, там интерес более высокого уровня. Но в силу той особой ситуации, которая присутствует в Афганистане уже десятилетиями, доминируют так же интересы безопасности. Иран озабочен также положением шиитского меньшинства, хазарейцев. Ну, и как для всех стран-соседей, для Ирана грустной является ситуация, когда нестабильность в Афганистане не позволяет реализовывать множество проектов регионального и более широкого значения.

К примеру, нынешняя нестабильность на севере Афганистана тормозит строительство автодороги из Китая в Иран, с чем она, эта нестабильность, в первую очередь и связана. Иранцев сильно беспокоит американское военное присутствие в Афганистане, имея ввиду непростые отношения с США, которые не меняются после подписания венского соглашения по ядерной программе. Но при этом я затрудняюсь привести какие-то примеры хорошего взаимодействия по Афганистану между Китаем и Ираном, между Ираном и Россией, между Россией и Китаем…

ИГ, или ДАИШ, как его называют в Афганистане (Давлате Исломи Ирок ва Шам) афганцам действительно чужд, и едва ли не в первую очередь в религиозном плане, что для Афганистана критически важно. В Афганистане ислам исторически доминирует в его суфийских формах с множеством этнических и иных местных наслоений неисламского происхождения. Как, кстати, и в постсоветской Средней Азии. Универсалистская трактовка ислама, предлагаемая ДАИШ, воспринимается во всем регионе только самыми крайними маргиналами. В Афганистане ее отвергают и общество в целом, и пуштуны-талибы, для которых этнический национализм не менее важен, нежели религия.

Кстати, в истории это уже было – в 1980-х, когда попытки арабов навязать афганским моджахедам свои такфиристские идеологемы порождали конфликты и порой переходили в боевые действия между ними, чем иногда успешно пользовались советское командование и кабульские власти того времени. В Афганистане, как и в нашем регионе, ислам, как правило, имеет этническую окраску, и эту идентичность трудно преодолеть. В последние годы в Афганистане активно работали эмиссары салафитского толка, такфиристы, таблигисты, пропагандисты «Хизб ут-Тахрир», сумевшие найти свою аудиторию, но до массового восприятия этих догм населением вряд ли дойдет скоро.

Есть и другие причины для конкуренции двух радикальных движений. Если вкратце, за попытками ДАИШ распространить свое влияние в Афганистане сегодня стоит преимущественно Катар, немалое значение имеет и Турция, точнее ее представители из числа последователей Фетхуллаха

Гюлена. А «Талибан» как имел в начале 1990-х годов одним из своих учредителей Саудовскую Аравию, так в основном и остается ей верен. Интересы двух арабских монархий здесь изрядно противостоят друг другу, в частности, по вопросу газового транзита из Туркмении. Для Катара проект газопровода ТАПИ, ради которого когда-то в начале 1990-х и создавался «Талибан», – это попытка покончить с катарским почти монопольным присутствием на газовых рынках Пакистана, Индии, Юго-Восточной Азии, в Дохе этого допустить не могут. Вот, здесь тоже интересы условного «проамериканского лагеря» расходятся до противоположностей…

Ну и, наконец, есть повседневная конкуренция. Источники финансирования талибских, да и иных группировок «в будние дни» – это рэкет, контрабанда. Делиться с пришлыми арабами пуштуны точно не захотят.

Однозначной объединяющей силы нет. Де-факто Афганистан никогда не был унитарным государством, все мирные периоды его истории за последние двести с лишним лет стабильность и развитие обеспечивались разумным компромиссом между этническими и региональными элитами, между консерваторами клерикального толка и сторонниками светского развития. Этот баланс сломан, начиная с государственного переворота Мохаммада Дауда 1973 года, затем все усугубилось апрельской революцией 1978 года, событиями 1990-х годов, противоречия между основными элитными группами, да и просто между регионами и этносами, все время только усугублялись. Хотя никогда и не были идеальными. Еще Хафизулла Амин в 1978-1979 годах мечтал о превращении Афганистана в подобие СССР – союз республик: пуштунской, таджикской, белуджской и так далее. Это было утопией, конечно.

Хафизулла Амин

Советское руководство накануне вывода войск изучало вопрос о создании в Афганистане таджикской автономии, отказались в силу и общей невозможности, и вероятности жесткого сопротивления со стороны пуштунов-националистов во главе с президентом Наджибуллой. На мой взгляд, единственно возможный, хотя тоже чрезвычайно непростой, вариант решения этнорегиональных проблем – федерализация страны. Но даже просто для разговоров об этом нужно для начала достигнуть какого-то уровня стабильности и развития.

Есть три, как мне представляется, важных тезиса на этот счет. Во-первых, нестабильность и слабость государства являются основой наркопроизводства – это главная, превалирующая из всех угроз для нас с афганского направления. Во-вторых, нестабильность и слабость государства позволяют использовать его территорию для базирования любого рода экстремистских и террористических групп в интересах большого ряда стран, об этом мы уже говорили выше. И третий момент – это невозможность реализовать большое число мирных трансграничных проектов, коммуникационных, энергетических, географическое положение Афганистана, то есть зоны постоянной нестабильности, делает его в огромном числе случаев препятствием.

При этом я отмел бы в сторону модные сейчас разговоры об угрозах того же ДАИШ с афганского направления. Про собственно ДАИШ я уже сказал выше, что касается нахождения в Афганистане террористических групп выходцев из наших стран, то они сами по себе не влекут угроз военного характера. Максимум на что они способны – осуществление единичных терактов. Но они могут оказаться серьезным подспорьем для уже действующих в наших странах радикальных групп. В любом случае, внутренние угрозы стабильности в любой стране региона – первичны.

Беспокоит «военное». Есть такие симптомы, включая и то, о чем говорилось на саммите стран-участниц СНГ в Астане. Не думаю, что это было бы хорошей политикой. Политическое решение всегда лучше и стратегически эффективнее, нежели военное, это очевидно относится и к афганской политике России. Ее задача сегодняшнего дня – определиться, с кем работать в Афганистане по обеспечению безопасности собственной и своих союзников. События последних месяцев показывают, что в Афганистане есть только две политические силы, обладающие серьезным военным потенциалом: это «Талибан» и бывший Северный альянс с его таджикскими лидерами, которые к тому же сами заинтересованы в стабильности и безопасности подконтрольных им регионов на севере Афганистана.

Нужно организовывать диалог с «Талибаном» – Китай это делает уже больше года, проводит регулярные переговоры в Урумчи, пока они не дают желаемого результата, но это единственно продуктивный путь стратегически, талибы и их электорат – это значительная часть афганского общества, без поиска компромиссов с ними кардинально ничего не решить. И нужно помогать Северному альянсу: создание «буферной зоны» является сегодня наиболее эффективным решением проблем обеспечения безопасности всего нашего региона и России со стороны Афганистана, по крайней мере – в обозримом будущем.